От матери девочка часто слышала, что семья ее бабушки не похожа на другие семьи. И в самом деле, служанки, которые ее сопровождали, ели и одевались не как простые люди. И Дайюй казалось, что в доме у бабушки ей придется следить за каждым своим движением, за каждым словом, чтобы не вызвать насмешек.
Когда носильщики внесли паланкин в город, Дайюй осторожно выглянула из-за шелковой занавески: на улице была сутолока, по обе стороны громоздились дома, – все было не так, как у них в городе. Прошло довольно много времени, как вдруг на северной стороне улицы девочка заметила двух каменных львов, присевших на задние лапы, и огромные ворота с тремя входами, украшенные головами диких зверей. У ворот в ряд сидели человек десять в роскошных головных уборах и дорогих одеждах. Над главными воротами на горизонтальной доске красовалась сделанная крупными иероглифами надпись: «Созданный по высочайшему повелению дворец Нинго».
«Вот и дом моего дедушки», – подумала Дайюй.
Чуть западнее стояли точно такие же ворота, с тремя входами, но это уже был дворец Жунго. Паланкин внесли не через главный, а через западный боковой вход.
На расстоянии примерно одного полета стрелы от входа, сразу за поворотом, паланкины остановились, из них вышли служанки. Четверо слуг лет семнадцати – восемнадцати, в халатах и шапках, сменили носильщиков и понесли паланкин Линь Дайюй дальше. Служанки последовали за ними пешком.
У вторых ворот паланкин опустили на землю, молодые служанки с достоинством удалились, а подоспевшие им на смену раздвинули занавески и помогли Дайюй выйти.
Поддерживаемая с двух сторон служанками, Дайюй вошла во вторые ворота. По обе стороны от них были расположены полукругом крытые галереи, а напротив высился проходной зал, где перед входом стоял мраморный экран на ножках из сандалового дерева. Далее одна за другой следовали три небольших приемных и, наконец, главное строение, а перед ним просторный дворец. Впереди стоял господский дом из пяти покоев с резными балками и расписными колоннами, а по бокам – флигеля с террасами – там были развешаны клетки с попугаями и другими редкими птицами.
На крыльце сидели молодые служанки в красных кофтах и зеленых юбках. Едва заметив вошедших, они бросились навстречу.
– Наконец-то вы приехали, а старая госпожа только что о вас вспоминала!
Три из них поспешили ко входу и отодвинули закрывавший его занавес, в тот же момент кто-то доложил:
– Барышня Линь Дайюй!
Едва Линь Дайюй вошла в дом, как навстречу ей, поддерживаемая под руки служанками, пошла старуха с белыми, словно серебро, волосами. Дайюй сразу догадалась, что это бабушка, и хотела поклониться, но старуха удержала ее, заключила в объятия и со слезами на глазах воскликнула:
– Мое дорогое дитя!
Все, кто был здесь, тоже прослезились. Заплакала и Дайюй. Но тут все принялись ее утешать.
Как только Дайюй успокоилась и поклонилась бабушке, та стала знакомить ее с родными.
– Это твоя старшая тетя, – говорила она. – Это – вторая тетя. А вот жена твоего покойного старшего двоюродного брата – госпожа Цзя Чжу.
Дайюй кланялась каждой родственнице, а бабушка тем временем распорядилась:
– Позовите барышень! По случаю приезда дорогой гостьи из дальних краев пусть не идут на занятия.
Две служанки с поклоном вышли, и вскоре явились три барышни в сопровождении трех мамок и нескольких молодых служанок: одна из барышень была пухленькая, но складная, среднего роста, с чуть приплюснутым носом и смуглыми, как плод личжи, щеками, в общем, очень миловидная. Держалась она скромно и просто. Вторая, высокая, стройная, с покатыми плечами, овальным, как утиное яйцо, лицом, большими глазами и густыми бровями, отличалась изысканными манерами и вела себя непринужденно, но без тени развязности. Третья была совсем еще маленькая. Шпильки, кольца, юбки и кофты у всех трех были одинаковые. Дайюй встала, чтобы приветствовать их, и они познакомились.
За чаем, который подали служанки, разговор шел о матери Дайюй, о ее болезни, лекарствах, о похоронах. Бабушка опечалилась и сказала Дайюй:
– Я так любила твою мать, больше всех дочерей, а вот видишь, пережила ее и даже не смогла увидеться с ней перед смертью. Это такое горе для меня!
Она взяла Дайюй за руку и разрыдалась. Насилу ее успокоили.
Изысканные манеры маленькой Дайюй не могли скрыть ее болезненного вида и вялости движений. Посыпались вопросы:
– Какие ты принимаешь лекарства? Неужели ничего не помогает?
– Я никогда не отличалась крепким здоровьем, – отвечала Дайюй. – С тех пор, как помню себя, всегда принимала лекарства. Самых знаменитых врачей ко мне приглашали. И все напрасно. Когда мне было три года, забрел к нам однажды буддийский монах, с коростой на голове, и посоветовал родителям отдать меня в монастырь. Но они и слышать об этом не хотели. Тогда монах сказал, что есть еще способ вылечить меня: запретить мне плакать и видеться с родственниками, кроме отца и матери. Монах этот был сумасшедший, и никто не внял его речам. А сейчас я все время принимаю пилюли из женьшеня.
