У ворот дворика стояли несколько мальчиков-слуг в возрасте, когда начинают отпускать волосы и собирают их в пучок на макушке.
Госпожа Ван и Дайюй миновали проходной зал, прошли во внутренний дворик, где были покои матушки Цзя, и через заднюю дверь вошли в дом. Едва появилась госпожа Ван, как служанки сразу же принялись расставлять столы и стулья.
Вдова Цзя Чжу, госпожа Ли Вань, подала кубки. Фэнцзе разложила палочки для еды, и тогда госпожа Ван внесла суп. Матушка Цзя сидела на тахте, справа и слева от нее стояло по два стула. Фэнцзе подвела Дайюй к первому стулу слева, но Дайюй смутилась и ни за что не хотела садиться.
– Не стесняйся, – подбодрила ее улыбкой матушка Цзя, – твоя тетя и жены старших братьев едят в другом доме, а ты у нас гостья и по праву должна занять это место.
Лишь тогда Дайюй села. С дозволения старой госпожи села и госпожа Ван, а за нею Инчунь и обе ее сестры – каждая на свой стул. Инчунь на первый справа, Таньчунь – на второй слева, Сичунь – на второй справа. Возле них встали служанки с мухогонками, полоскательницами и полотенцами. У стола распоряжались Ли Вань и Фэнцзе.
В прихожей тоже стояли служанки – молодые и постарше, но даже легкий кашель не нарушал тишины.
После ужина служанки подали чай. Дома мать не разрешала Дайюй пить чай сразу после еды, чтобы не расстроить желудок. Здесь все было иначе, но приходилось подчиняться. Едва Дайюй взяла чашку с чаем, как служанка поднесла ей полоскательницу, оказывается, чаем надо было прополоскать рот. Потом все вымыли руки, и снова был подан чай, но уже не для полосканья.
– Вы все идите, – проговорила матушка Цзя, обращаясь ко взрослым, – а мы побеседуем.
Госпожа Ван поднялась, произнесла приличия ради несколько фраз и вышла вместе с Ли Вань и Фэнцзе.
Матушка Цзя спросила Дайюй, какие книги она читала.
– Недавно прочла «Четверокнижие», – ответила Дайюй.
Дайюй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.
– Где уж им! – махнула рукой матушка Цзя. – Они и выучили-то всего несколько иероглифов!
В это время снаружи послышались шаги, вошла служанка и доложила, что вернулся Баоюй.
«Этот Баоюй наверняка слабый и невзрачный на вид…» – подумала Дайюй.
Но, обернувшись к двери, увидела стройного юношу; узел его волос был схвачен колпачком из червонного золота, инкрустированным драгоценными камнями; лоб чуть ли не до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. Одет он был в темно-красный парчовый халат с узкими рукавами и вышитым золотой и серебряной нитью узором из бабочек, порхающих среди цветов, перехваченный в талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх халата – темно-синяя кофта из японского атласа, с темно-синими, чуть поблескивающими цветами, собранными в восемь кругов, а внизу украшенная рядом кистей; на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши было прекрасно, как светлая луна в середине осени, и свежестью не уступало распустившемуся весенним утром цветку; волосы на висках гладкие, ровные, будто подстриженные, брови – густые, черные, словно подведенные тушью, нос прямой, глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в минуты гнева он улыбается, во взгляде сквозила нежность. Шею украшало сверкающее ожерелье с подвесками из золотых драконов и великолепная яшма на сплетенной из разноцветных ниток тесьме.
Дайюй вздрогнула: «Мне так знакомо лицо этого юноши! Где я могла его видеть?»
Баоюй справился о здоровье матушки Цзя, а та сказала:
– Навести мать и возвращайся!
