Жила-была девочка， премиленькая， прехорошенькая， но очень бедная， и летом ей приходилось ходить босиком， а зимою - в грубых деревянных башмаках， которые ужасно натирали ей ноги.
В деревне жила старушка башмачница. Вот она взяла да и сшила， как умела， из обрезков красного сукна пару башмачков. Башмаки вышли очень неуклюжие， но сшиты были с добрым намерением， - башмачница подарила их бедной девочке.
Девочку звали Карен.
Она получила и обновила красные башмаки как раз в день похорон своей матери.
Нельзя сказать， чтобы они годились для траура， но других у девочки не было; она надела их прямо на голые ноги и пошла за убогим соломенным гробом.
В это время по деревне проезжала большая старинная карета и в ней - важная старая барыня.
Она увидела девочку， пожалела и сказала священнику：
- Послушайте， отдайте мне девочку， я позабочусь о ней.
Карен подумала， что все это вышло благодаря ее красным башмакам， но старая барыня нашла их ужасными и велела сжечь. Карен приодели и стали учить читать и шить. Все люди говорили， что она очень мила， зеркало же твердило： "Ты больше чем мила， ты прелестна".
В это время по стране путешествовала королева со своей маленькой дочерью， принцессой. Народ сбежался ко дворцу; была тут и Карен. Принцесса， в белом платье， стояла у окошка， чтобы дать людям посмотреть на себя. У нее не было ни шлейфа， ни короны， зато на ножках красовались чудесные красные сафьяновые башмачки; нельзя было и сравнить их с теми， что сшила для Карен башмачница. На свете не могло быть ничего лучшего этих красных башмачков!
Карен подросла， и пора было ей конфирмоваться; ей сшили новое платье и собирались купить новые башмаки. Лучший городской башмачник снял мерку с ее маленькой ножки. Карен со старой госпожой сидели у него в мастерской; тут же стоял большой шкаф со стеклами， за которыми красовались прелестные башмачки и лакированные сапожки. Можно было залюбоваться на них， но старая госпожа не получила никакого удовольствия： она очень плохо видела. Между башмаками стояла и пара красных， они были точь-в-точь как те， что красовались на ножках принцессы. Ах， что за прелесть! Башмачник сказал， что они были заказаны для графской дочки， да не пришлись по ноге.
- Это ведь лакированная кожа? - спросила старая барыня. - Они блестят!
- Да， блестят! - ответила Карен.
Башмачки были примерены， оказались впору， и их купили. Но старая госпожа не знала， что они красные， - она бы никогда не позволила Карен идти конфирмоваться в красных башмаках， а Карен как раз так и сделала.
Все люди в церкви смотрели на ее ноги， когда она проходила на свое место. Ей же казалось， что и старые портреты умерших пасторов и пасторш в длинных черных одеяниях и плоеных круглых воротничках тоже уставились на ее красные башмачки. Сама она только о них и думала， даже в то время， когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении， о союзе с богом и о том， что она становится теперь взрослой христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь， старый регент подтягивал детям， но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая госпожа узнала от других людей， что башмаки были красные， объяснила Карен， как это неприлично， и велела ей ходить в церковь всегда в черных башмаках， хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на красные башмаки， взглянула на черные， опять на красные и - надела их.
Погода была чудная， солнечная; Карен со старой госпожой прошли по тропинке через поле; было немного пыльно.
У церковных дверей стоял， опираясь на костыль， старый солдат с длинною， странною бородой： она была скорее рыжая， чем седая. Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с ее башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
- Ишь， какие славные бальные башмачки! - сказал солдат. - Сидите крепко， когда запляшете!
И он хлопнул рукой по подошвам.
Старая барыня дала солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на ее красные башмаки， все портреты - тоже. Карен преклонила колена перед алтарем， и золотая чаша приблизилась к ее устам， а она думала только о своих красных башмаках， - они словно плавали перед ней в самой чаше.
Карен забыла пропеть псалом， забыла прочесть "Отче наш".
Народ стал выходить из церкви; старая госпожа села в карету， Карен тоже поставила ногу на подножку， как вдруг возле нее очутился старый солдат и сказал：
- Ишь， какие славные бальные башмачки! Карен не удержалась и сделала несколько па， и тут ноги ее пошли плясать сами собою， точно башмаки имели какую-то волшебную силу. Карен неслась все дальше и дальше， обогнула церковь и все не могла остановиться. Кучеру пришлось бежать за нею вдогонку， взять ее на руки и посадить в карету. Карен села， а ноги ее все продолжали приплясывать， так что доброй старой госпоже досталось немало пинков. Пришлось наконец снять башмаки， и ноги успокоились.
Приехали домой; Карен поставила башмаки в шкаф， но не могла не любоваться на них.
Старая госпожа захворала， и сказали， что она не проживет долго. За ней надо было ухаживать， а кого же это дело касалось ближе， чем Карен. Но в городе давался большой бал， и Карен пригласили. Она посмотрела на старую госпожу， которой все равно было не жить， посмотрела на красные башмаки - разве это грех? - потом надела их - и это ведь не беда， а потом…… отправилась на бал и пошла танцевать.
Но вот она хочет повернуть вправо - ноги несут ее влево， хочет сделать круг по зале - ноги несут ее вон из залы， вниз по лестнице， на улицу и за город. Так доплясала она вплоть до темного леса.
Что-то засветилось между верхушками деревьев. Карен подумала， что это месяц， так как виднелось что-то похожее на лицо， но это было лицо старого солдата с рыжею бородой. Он кивнул ей и сказал：
- Ишь， какие славные бальные башмачки!
Она испугалась， хотела сбросить с себя башмаки， но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам， и ей пришлось плясать， плясать по полям и лугам， в дождь и в солнечную погоду， и ночью и днем. Ужаснее всего было ночью!
Танцевала она танцевала и очутилась на кладбище; но все мертвые спокойно спали в своих могилах. У мертвых найдется дело получше， чем пляска. Она хотела присесть на одной бедной могиле， поросшей ди кою рябинкой， по не тут-то было! Ни отдыха， ни покоя! Она все плясала и плясала…… Вот в открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за плечами у него были большие， спускавшиеся до самой земли крылья. Лицо ангела было строго и серьезно， в руке он держал широкий блестящий меч.
- Ты будешь плясать， - сказал он， - плясать в своих красных башмаках， пока не побледнеешь， не похолодеешь， не высохнешь， как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов， где живут гордые， тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать， плясать!……
- Смилуйся! - вскричала Карен.
Но она уже не слышала ответа ангела - башмаки повлекли ее в калитку， за ограду кладбища， в поле， по дорогам и тропинкам. И она плясала и не могла остановиться.
Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением псалмов выносили гроб， украшенный цветами. Тут она узнала， что старая госпожа умерла， и ей показалось， что теперь она оставлена всеми， проклята， ангелом господним.
И она все плясала， плясала， даже темною ночью. Башмаки несли ее по камням， сквозь лесную чащу и терновые кусты， колючки которых царапали ее до крови. Так доплясала она до маленького уединенного домика， стоявшего в открытом поле. Она знала， что здесь живет палач， постучала пальцем в оконное стекло и сказала：
- Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе， я пляшу!
И палач отвечал：
- Ты， верно， не знаешь， кто я? Я рублю головы дурным людям， и топор мой， как вижу， дрожит!
- Не руби мне головы! - сказала Карен. - Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками， - пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.
Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки， дал костыли и выучил ее псалму， который всегда поют грешники. Карен поцеловала руку， державшую топор， и побрела по полю.
- Ну， довольно я настрадалась из-за красных башмаков! - сказала она. - Пойду теперь в церковь， пусть люди увидят меня!
И она быстро направилась к церковным дверям： вдруг перед нею заплясали ее ноги в красных башмаках， она испугалась и повернула прочь.
Целую неделю тосковала и плакала Карен горькими слезами; но вот настало воскресенье， и она сказала：
- Ну， довольно я страдала и мучилась! Право же， я не хуже многих из тех， что сидят и важничают в церкви!
И она смело пошла туда， но дошла только до калитки， - тут перед нею опять заплясали красные башмаки. Она опять испугалась， повернула обратно и от всего сердца покаялась в своем грехе.
Потом она пошла в дом священника и попросилась в услужение， обещая быть прилежной и делать все， что сможет， без всякого жалованья， из-за куска хлеба и приюта у добрых людей. Жена священника сжалилась над ней и взяла ее к себе в дом. Карен работала не покладая рук， но была тиха и задумчива. С каким вниманием слушала она по вечерам священника， читавшего вслух Библию! Дети очень полюбили ее， но когда девочки болтали при ней о нарядах и говорили， что хотели бы быть на месте королевы， Карен печально качала головой.
В следующее воскресенье все собрались идти в церковь; ее спросили， не пойдет ли она с ними， но она только со слезами посмотрела на свои костыли. Все отправились слушать слово божье， а она ушла в свою каморку. Там умещались только кровать да стул; она села и стала читать псалтырь. Вдруг ветер донес до нее звуки церковного органа. Она подняла от книги свое залитое слезами лицо и воскликнула：
- Помоги мне， господи!
И вдруг ее всю осияло， как солнцем， - перед ней очутился ангел господень в белом одеянии， тот самый， которого она видела в ту страшную ночь у церковных дверей. Но теперь в руках он держал не острый меч， а чудесную зеленую ветвь， усеянную розами. Он коснулся ею потолка， и потолок поднялся высоко-высоко， а на том месте， до которого дотронулся ангел， заблистала золотая звезда. Затем ангел коснулся стен - они раздались， и Карен увидела церковный орган， старые портреты пасторов и пасторш и весь народ; все сидели на своих скамьях и пели псалмы. Что это， преобразилась ли в церковь узкая каморка бедной девушки， или сама девушка каким-то чудом перенеслась в церковь?…… Карен сидела на своем стуле рядом с домашними священника， и когда те окончили псалом и увидали ее， то ласково кивнули ей， говоря：
- Ты хорошо сделала， что тоже пришла сюда， Карен!
- По милости божьей! - отвечала она.
Торжественные звуки органа сливались с нежными детскими голосами хора. Лучи ясного солнышка струились в окно прямо на Карен. Сердце ее так переполнилось всем этим светом， миром и радостью， что разорвалось. Душа ее полетела вместе с лучами солнца к богу， и там никто не спросил ее о красных башмаках.
