— Простите, — возмутилась я, — вы говорите глупости.

— Вы не знаете женщин так, как я. — И он покачал головои.

Смешно, подумала я, монах — и говорит такие вещи. Но я тут же сообразила, что он мог немало всякого услышать на исповеди. И все же я засомневалась, потому что не была уверена, исповедуют ли монахи, возможно, только священники исповедуют. Нет, он, конечно, монах: эта длинная ряса, подметающая мусор, четки и все такое.

— Да, она может быть жестокой, — сказал он в задумчивости. — Я в этом совершенно уверен. И все же, несмотря на то, что она такая крепкая — как камень, как мрамор, все же она боится. Чего она боится?

Это, подумала я, все бы мы хотели знать.

Возможно, муж все же знает, но вряд ли кто-нибудь еще, кроме него.

Он внезапно глянул на меня своими блестящими черными глазами.

Странно здесь? Вы не считаете, что странно? Или вполне естественно?

Не вполне естественно, сказала я в раздумье. — Довольно прилично, что касается устройства, но нет чувства полного СПОКОЙСТВИЯ.

Мне как-то не по себе. Мне кажется, — у него вдруг усилился акцент, — мне кажется, что что-то готовится. Доктор Лейднер тоже не совсем спокоен. Значит, и его что-то волнует.

— Здоровье его жены?

Наверное. Но и что-то еще. Есть, как бы это сказать, какое-то напряжение.

Да, совершенно точно, именно напряжение.

На этом закончился тогда наш разговор, потому что подошел доктор Лейднер. Он показал мне только что вскрытую могилу ребенка. Довольно трогательно: маленькие косточки, несколько горшков и какие-то маленькие крапинки, которые доктор Лейднер определил как ожерелье из бисера.

А рабочие меня рассмешили. Никогда не видела такую массу пугал — все в длинных юбках, в лохмотьях, а головы повязаны, как будто у них зубы болят. И когда они ходили взад и вперед, нося корзины с землей, они пели — по краиней мере, я думаю, что это считалось пением, страшно монотонное пение, которое продолжалось без перерыва снова и снова. Я заметила, у многих были ужасные глаза — покрытые какими-то выделениями, а у нескольких человек наполовину слепые. Я только подумала, какие это жалкие люди, как доктор Лейднер сказал:

— Неплохо выглядит эта партия мужчин, не правда ли?

Вот ведь до чего странно устроен мир, как два разных человека могут видеть в одной и той же вещи каждый свое. Я не очень ясно выразилась, но вы можете понять, что я имею в виду.

Спустя некоторое время доктор Лейднер объявил, что он возвращается домой выпить чашку чая. Мы вместе пошли обратно, и он рассказывал мне всякую всячину. И когда он объяснял, все было совсем иначе. Я как будто видела все, что должно было тут быть, улицы и дома; он показал мне печи, в которых пекли хлеб, и сказал, что арабы и в наше время пользуются почти такими же печами.