Доктор Райлли кивнул в знак согласия и послушно отправился за людьми. Не прошло и двух минут, как члены экспедиции начали собираться в комнате. Сначала Рейтер и Эммотт, затем Билл Коулман, Ричард Кэри и, наконец, мистер Меркадо.

Бедняга! Как он выглядел — краше в гроб кладут. Я думаю, он страшно боялся головомойки за небрежное хранение опасных химических веществ.

Все расселись вокруг стола почти так же, как мы сидели в день приезда мистера Пуаро. Билл Коулман и Дейвид Эммотг сели не сразу. Они поглядывали на Шийлу Райлли, она стояла, повернувшись к ним спиной, и смотрела в окно.

— Стул, Шийла? — спросил Билл.

— Не хотите ли вы сесть? — спросил Дейвид Эммотг своим тихим, с приятным протяжным акцентом голосом.

Она обернулась и смотрела на них с минуту. Каждый из них указывал на выдвинутый им стул. Мне было интересно, какой же стул она выберет. В конце концов оказалось — ни тот ни другой.

Я буду сидеть здесь, — бесцеремонно сказала она и уселась на край стола рядом с окном. — То есть, — добавила она, — если капитан Мейтленд не против моего присутствия.

Неизвестно, что бы ответил капитан, но Пуаро опередил его.

Оставайтесь обязательно, мадемуазель, сказал он. — Даже необходимо, чтобы вы присутствовали.

Она подняла брови.

— Необходимо?

Именно так, мадемуазель. Есть вопросы, которые мне нужно будет задать вам.

Снова ее брови поползли вверх, но она больше ничего не сказала. Она повернулась лицом к окну как будто намерена была игнорировать все происходящее у нее за спиной.

— Теперь, — сказал капитан Мейтленд, — может быть, доберемся до правды!

Он сказал это довольно нетерпеливо. Это был человек действия. Я почувствовала в тот момент еще и его раздражение, ведь он опасался, что ему придется руководить поисками тела отца Лавиньи или рассылать группы для его задержания и ареста.

Он взглянул на Пуаро с некоторой неприязнью.

— Если коллега может что-то сказать, что же он не говорит?..

Я ПОНЯЛ, какие слова готовы были у него сорваться с языка.

Пуаро обвел нас медленным оценивающим взглядом, потом поднялся.

Я не знаю, какой речи ждала от него, наверное, какой-нибудь эффектной — он был из таких людей. Во всяком случае, я не ожидала, что он начнет с фразы по-арабски.

Он медленно, торжественно, чуть ли не как правоверный, если вы понимаете, что я имею в виду, произнес ее по-арабски. И тут же перевел на английский:

— Во имя Аллаха, милосердного и сострадающего.