– Навести мать и возвращайся!
Вскоре он возвратился, но выглядел уже по другому. Волосы были заплетены в

тонкие косички с узенькими красными ленточками на концах и собраны на мак

ушке в одну толстую, блестевшую, как лак, косу, украшенную четырьмя круглым

и жемчужинами и драгоценными камнями, оправленными в золото. Шелковая

куртка с цветами по серебристо красному полю, штаны из зеленого сатина с уз

ором, черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; н

а шее та же драгоценная яшма и ожерелье, а еще ладанка с именем и амулеты.

Лицо Баоюя было до того белым, что казалось напудренным, губы – словно на

крашены помадой, взор нежный, ласковый, на устах улыбка. Все изящество, кот

орым может наградить природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства,

свойственные живому существу, светились в уголках глаз. В общем, он был нео

быкновенно хорош собой, но кто знает, что скрывалось за этой безупречной вн

ешностью.
Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив «Луна над Сицзяном», оч

ень точно определив его нрав:

Печаль беспричинна.
Досада внезапная – тоже.
Порою похоже,
что глуп он, весьма неотесан.
Он скромен и собран
и кажется даже пригожим.
И все же для высшего света
манерами прост он…

Прослыл бесталанным,
на службе считался профаном,
Упрямым и глупым,
к премудростям книг неучтивым,
В поступках – нелепым,
характером – вздорным и странным, –
Молва такова, –
но внимать ли молве злоречивой?

И далее:

В богатстве и знатности
к делу не знал вдохновенья,
В нужде и мытарствах
нестойким прослыл и капризным.
Как жаль, что впустую,
зазря растранжирил он время .
И не оправдал ожиданий
семьи и отчизны!

Среди бесполезных
он главный во всей Поднебесной,
Из чад нерадивых
сейчас, как и прежде, он – первый!
Богатые юноши!
Отроки в платье прелестном!
Примером для вас
да не будет сей образ прескверный!

Между тем матушка Цзя встретила Баоюя с улыбкой и спросила:
– Зачем ты переодевался? Прежде надо было поздороваться с гостьей! Познако

мься! Это твоя двоюродная сестрица!
Баоюй обернулся и в хрупкой, прелестной девочке сразу признал дочь тетки Ли

нь. Он подошел, поклонился и, вернувшись на свое место, стал внимательно р

азглядывать Дайюй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей

на других девочек. Поистине:

Тревога ли сокрыта в подернутых дымкой бровях?
О нет, не тревога. Скорее – сама безмятежность.
Не проблеск ли радости в чувственных этих очах?
Не радость, увы. А скорее – печальная нежность.

…И словно рождается в ямочках щек
та грусть, что ее существом овладела,
И кажется: прелесть исходит, как свет,
из этого хрупкого, нежного тела…

Падают, падают слезы –
слеза за слезой.
Как миловидна!
Вздыхает о чем то пугливо!
Словно склонился
красивый цветок над водой,
Словно при ветре
колышется гибкая ива.
Сердцем открытым
Би Ганя  достойна она,
Даже Си Ши
не была так нежна и красива!

– Я уже когда то видел сестрицу, – произнес Баоюй.
– Не выдумывай! – одернула его матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?
– Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, мы знакомы давно и будто встретили

сь после долгой разлуки.
– Ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, вы с ней скоро под

ружитесь.
Баоюй пересел поближе к Дайюй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и с

просил:
– Ты училась, сестрица?
– Очень мало, – отвечала Дайюй. – Всего год, успела выучить лишь несколько

иероглифов.
– Как твое имя?
Дайюй ответила.
– А второе?
– Второго нет.
Баоюй смеясь сказал:
– Сейчас я придумаю. Давай назовем тебя Чернобровка. Очень красивое имя!
– Но оно никак не связано с первым, – вмешалась в разговор Таньчунь, которая

тоже была здесь.
– В книге «Описание людей древности и современности», которую я недавно п

рочел, говорится, что в западных странах есть камень «дай», заменяющий краск

у для бровей, – сказал Баоюй. – А у сестрицы брови тоненькие, словно подведе

нные. Чем же ей не подходит это имя?
– Опять придумываешь? – засмеялась Таньчунь.
– Так ведь все придумано, кроме «Четверокнижия», – заметил Баоюй и обратил

ся к Дайюй: – У тебя есть яшма?
Никто ничего не понял. Но Дайюй сразу сообразила: «Он спросил, потому что

яшма есть у него», и ответила:
– Нет, у меня нет яшмы. Да и у кого она есть?
Едва она произнесла эти слова, как Баоюй, словно безумный, сорвал с шеи яш

му, швырнул на пол и стал кричать:
– Подумаешь, редкость! Только и слышно: яшма, яшма. А обо мне не вспомина

ют! Очень нужна мне эта дрянь!
– У сестрицы тоже была яшма, – прикрикнула на него матушка Цзя, – но ее мат

ь, когда умерла, унесла яшму с собой, как бы в память о дочери. Сестрица поло

жила в гроб все любимые вещи матери, и теперь твоя умершая тетя, глядя на я

шму, будет вспоминать дочь. Дайюй не хотела хвалиться, потому и сказала, что

у нее нет яшмы. Надень яшму и не безобразничай, а то как бы мать не узнала!
Матушка Цзя взяла яшму из рук служанки и надела Баоюю на шею. Юноша сраз

у притих.
Пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.
– Переселите Баоюя в мой флигель, в теплую комнату, – ответила матушка Цзя,

– зиму барышня проживет под голубым пологом, а весной мы подыщем ей дру

гое место.
– Дорогая бабушка! – сказал Баоюй. – Зачем же вас беспокоить? Я могу спать на

кровати за пологом. Мне там будет удобно.
– Ладно, – подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы

за Дайюй и Баоюем постоянно присматривали мамки и служанки, а остальная

прислуга дежурила бы по ночам в прихожей. Фэнцзе приказала натянуть там с

ветло коричневый полог, перенести атласный матрац, парчовое одеяло, словом

, все, что необходимо.
С Дайюй приехали всего две служанки: кормилица мамка Ван и десятилетняя

Сюэянь.
Сюэянь была слишком мала, мамка Ван чересчур стара, поэтому матушка Цзя о

тдала внучке еще свою служанку Ингэ. Кроме того, в услужении у Дайюй, как и

у Инчунь, не считая кормилицы, четырех мамок и двух служанок, ведавших ее г

ардеробом, украшениями, а также умываньем, были еще четыре или пять девоч

ек, они мели пол и выполняли самые разнообразные поручения.
Мамка Ван и Ингэ прислуживали Дайюй под голубым пологом , а нянька Ли, к

ормилица Баоюя, и старшая служанка Сижэнь прислуживали Баоюю.
Сижэнь, собственно, была в услужении у матушки Цзя, и настоящее ее имя был

о Хуа Жуйчжу. Но матушка Цзя обожала Баоюя и отдала добрую и преданную Ж

уйчжу внуку, опасаясь, что другие служанки не смогут ему угодить. «Хуа» – знач

ит «цветок». В одном из стихотворений встречается строка: «Ароматом цветок

привлекает людей…» Баоюй прочел это стихотворение и с позволения матушк

и Цзя стал звать служанку Сижэнь – Привлекающая людей.
Сижэнь была предана Баоюю так же, как и матушке Цзя, когда ей прислуживал

а. Все ее мысли были заняты этим избалованным мальчиком. Она постоянно у

совещивала его и искренне огорчалась, если Баоюй не слушался. И вот вечером

, когда Баоюй и мамка Ли уснули, а Дайюй и Ингэ все еще бодрствовали, Сижэ

нь сняла с себя украшения и бесшумно вошла в комнату Дайюй.
– Барышня, почему вы до сих пор не легли?
– Садись, пожалуйста, сестрица! – любезно предложила Дайюй.
– Барышня очень огорчена, – сказала Ингэ. – Плачет и говорит: «Не успела при

ехать и уже расстроила брата. А если бы он разбил свою яшму? Разве не я была

бы виновата?!» Насилу я ее успокоила.
– Не убивайтесь, барышня, – проговорила Сижэнь. – Вы не то еще увидите! Но

стоит ли из за пустяков огорчаться? Не принимайте все близко к сердцу!
– Я запомню то, что вы мне сказали, сестры, – отозвалась Дайюй.
Они поговорили еще немного и разошлись.
На следующее утро Дайюй, навестив матушку Цзя, пришла к госпоже Ван. Госп

ожа Ван и Фэнцзе только что прочли письмо из Цзиньлина и о чем то шептали

сь с женщинами, приехавшими от старшего брата госпожи Ван.
Дайюй ничего не поняла, но Таньчунь и ее сестры знали, что речь идет о Сюэ

Пане, старшем сыне тетушки Сюэ, жившем в Цзиньлине. Недавно он совершил

убийство и думал, что это сойдет ему с рук – ведь он был из богатой и знатной

семьи. Однако дело разбиралось в суде области Интяньфу, его дяде, Ван Цзытэн

у, сообщили об этом в письме. Вот он и решил предупредить госпожу Ван, а та

кже написал, что ее сестра с детьми едет в столицу.
Чем окончилось это дело, вы узнаете из следующей главы.