Мы поведали вам в предыдущей главе о жизни семьи Сюэ во дворце Жунго и

пока говорить больше о ней не будем.
Сейчас мы поведем речь о матушке Цзя и Линь Дайюй, поселившейся во двор

це Жунго. Старая госпожа всем сердцем полюбила девочку, заботилась о ней, к

ак о Баоюе, а к остальным внучкам Инчунь, Таньчунь и Сичунь охладела.
Дружба Баоюя с Дайюй была какой то необычной, не детской. Они ни на мину

ту не разлучались, в одно и то же время ложились спать, слова и мысли их сов

падали, – в общем, они были как иголка с ниткой. Но вот приехала Баочай. Она

была постарше Дайюй, хороша собой, отличалась прямотой и откровенностью,

и все единодушно решили, что Дайюй во многом ей уступает.
Баочай была великодушна, старалась со всеми ладить, не в пример гордой и за

мкнутой Дайюй, и служанки, даже самые маленькие, ее очень любили. Дайюй

это не давало покоя, но Баочай ничего не замечала.
Баоюй, совсем еще юный, увлекающийся, с необузданным характером, ко всем

братьям и сестрам относился одинаково, не делая различия между близкими и

дальними. Живя в одном доме с Дайюй, он привязался к девочке, питал к ней

симпатию большую, чем к другим сестрам, что могло вызвать всякие толки и п

ривести к печальной развязке.
Однажды, по неизвестной причине, между Баоюем и Дайюй произошла размо

лвка. Дайюй сидела одна и горько плакала. Успокоилась она лишь, когда Баоюй

попросил у нее прощения.

Как раз в эту пору в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели цветы сли

вы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить гос

пожу Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и остальных полюбоваться цветами. Утр

ом в сопровождении Цзя Жуна и его жены она приехала во дворец Жунго и ска

зала матушке Цзя, что на следующий день просит почтенную госпожу пожалов

ать к ней в сад Слияния ароматов погулять, развлечься, выпить вина и чаю. На

празднество собрались самые близкие родственники из дворцов Нинго и Жунг

о, но там не произошло ничего примечательного, о чем стоило бы рассказыват

ь.
Баоюй быстро устал и захотел спать. Матушка Цзя велела служанкам уговорить

его отдохнуть немного, а затем вернуться.
Но тут поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Она с улыбкой обр

атилась к матушке Цзя:
– Для Баоюя у нас приготовлена комната. Так что не беспокойтесь, мы все устр

оим!
– Проводите второго дядю Баоюя! – велела она его мамкам и служанкам и пош

ла вперед.
Матушка Цзя считала госпожу Цинь верхом совершенства – прелестная, изящна

я, всегда ласковая, она нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и п

равнуков, и сейчас, когда госпожа Цинь пообещала устроить Баоюя, матушка Цз

я сразу успокоилась.
Служанки с Баоюем последовали за госпожой Цинь во внутренние покои. Едва

войдя, Баоюй увидел прямо перед собой великолепную картину «Лю Сян пише

т при горящем посохе», и ему почему то стало не по себе. Рядом висели парные

надписи:

Тот, кто в дела мирские проникает, –
постиг сполна премудрости наук.
Тот, кто в людские чувства углубился, –
постиг сполна изысканности суть!

Баоюй пробежал их глазами и, не обратив ни малейшего внимания на роскошн

ые покои и пышную постель, заявил:
– Пойдемте отсюда! Скорее!
– Уж если здесь вам не нравится, не знаю, куда и идти, – улыбнулась госпожа Ц

инь. – Может быть, в мою комнату?
Баоюй, смеясь, кивнул головой.
– Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? – запро

тестовала одна из мамок.
– Что тут особенного? – возразила госпожа Цинь. – Ведь дядя совсем еще мальч

ик! Он ровесник моему младшему брату, который приезжал в прошлом месяце.

Только брат чуть повыше ростом…
– А почему я его не видел? – перебил ее Баоюй. – Приведите его ко мне!
Все рассмеялись, а госпожа Цинь сказала:
– Как же его привести, если он живет в двадцати – тридцати ли отсюда? Вот к

огда он снова приедет – непременно вас познакомлю.
Разговаривая между собой, они вошли в спальню госпожи Цинь.
У Баоюя в носу сразу защекотало от какого то едва уловимого аромата, глаза ста

ли слипаться, он почувствовал во всем теле сладостную истому.
– Как приятно пахнет! – воскликнул мальчик и огляделся. На стене висела карт

ина Тан Боху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее – пар

ные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тайсюя:

Коль на душе мороз и грусть лишает сна,
Причиною тому – холодная весна.
Коль благотворно хмель бодрит и плоть и кровь,
Ищи источник там, где аромат вина!

На небольшом столике – драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные

покои У Цзэтянь , рядом – золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэйянь. На блюде –

крупная айва, ее бросил некогда Ань Лушань в Тайчжэнь  и поранил ей грудь.

На возвышении – роскошная кровать, на ней в давние времена во дворце Хань

чжан спала Шоучанская принцесса, над кроватью – жемчужный полог, вышиты

й принцессой Тунчан.
– Вот здесь мне нравится! – произнес Баоюй.
– В моей комнате, пожалуй, не отказались бы жить даже бессмертные духи! – р

ассмеялась в ответ госпожа Цинь.
Она откинула чистое, выстиранное когда то самой Си Ши легкое шелковое одея

ло, поправила мягкую подушку, которую прижимала когда то к груди Хуннян .
Уложив Баоюя, мамки и няньки разошлись, остались только Сижэнь, Цинвэнь,

Шэюэ и Цювэнь. Госпожа Цинь отправила девочек служанок следить, чтобы п

од навес не забрались кошки и не наделали шума.
Едва смежив веки, Баоюй погрузился в сон, и во сне ему привиделась госпожа

Цинь. Она шла далеко впереди. Баоюй устремился за ней и вдруг очутился в ка

ком то незнакомом ему месте: красная ограда, яшмовые ступени, деревья, прозр

ачный ручеек, а вокруг ни души – тишина и безмолвие.
«Как чудесно! Остаться бы тут навсегда! – подумал Баоюй. – Ни родителей, ни

учителей!»
Только было он размечтался, как из за холма донеслась песня:

Цветы полетят
вслед потоку, послушные року,
Весенние грезы,
как облако, – скоро растают.
К вам, девы и юноши,
эти относятся строки:
Скажите, – нужна ли
безрадостность эта мирская?

Баоюй прислушался – голос был девичий. Песня смолкла, и из за склона вышла

грациозная девушка, неземной красоты, среди смертных такую не встретишь.
Об этом сложены стихи:

Ив стройный ряд она пересекла
И только вышла из оранжереи,
Как во дворе, где безмятежно шла,
Вдруг птицы на деревьях зашумели…

…Тень то мелькнет, то повернет назад,
А путь уже ведет по галерее,
И, орхидей донесший аромат,
Внезапный ветер рукава взлелеял…

Встревожив лотос,
словно слышит он
Каменьев драгоценных
перезвон…
Чернее тучи,
прядь волос густа.
Улыбка персик
не весне ли рада?
Не вишней ли
цветут ее уста,
А зубки –
то ль не зернышки граната?
И, как у Пряхи ,
талия нежна,
Снежинкою
взмывает к небу вьюжной,
Здесь утка – зелень,
лебедь – желтизна:
Сиянье изумрудов,
блеск жемчужный…
То явится,
то скроется в цветах,
То вдруг сердита,
то опять игрива,
Над озером
блуждая в небесах,
Плывет, плывет
по ветру горделиво.
Стремясь друг к другу,
брови мотыльки
О чем то говорят,
но не словами,
А ножки,
как у лотоса, легки, –
Хотели б замереть,
но ходят сами…
Прозрачность льда
и яшмовая гладь
В ней воплотились,
трепетной и нежной,
И так прекрасен,
надобно сказать,
Узор цветистый
на ее одежде!
Нет средь избранниц мира
таковой,
Она – душистый холм,
нефрит, каменья,
Вся прелесть
воплотилась в ней одной –
Дракона взлет
и феникса паренье!
С чем простоту ее
сравнить смогу?
С весенней сливой,
что еще в снегу.
Столь чистый облик
прежде видел где я?
То – в инее осеннем
орхидея!
В спокойствии –
кому сродни она?
То – горная
тишайшая сосна!
Изяществом –
поставлю с кем в сравненье?
С широким прудом
при заре вечерней!
В чем тонкость
обольстительных манер?
Дракон в болотных дебрях –
ей пример!
Как описать мне
облик благородный?
Он – свет луны
над речкою холодной!
Си Ши пред ней
нашла в себе изъян,
И потускнела,
застыдясь, Ван Цян!
Откуда родом?
Из какого места?
В наш грешный мир
спустилась не с небес ли?
…Когда бы, пир
на небесах презрев,
Она ушла
из Яшмового Пруда ,
Свирель бы взять
кто смог из юных дев?
Ей равной
и на небе нет покуда!