- Дед Сашка, спишь?
- Погоди, кто такое? Голос опознаю... Кто это?
Дед Сашка, накинув зипун, вышел во двор.
- Отцы-святители! Гришка! Откуда тя холера взяла? Вот так гость!
Они обнялись. Дед Сашка, снизу засматривая в глаза Григория, сказал:
- Зайди, покурим.
- Нет, завтра уж. Пойду.
- Зайди, тебе говорят.
Григорий нехотя повиновался. Он присел на дощатую кровать, ждал, пока дед Сашка откашляется.
- Ну, дидко, живешь? Землю топчешь?
- Топчу помаленечку. Я - как ружье кремневое, мне износу не будет.
- Аксинья?
- Что ж Аксинья... Аксинья слава богу.
Дед натужно закашлял. Григорий догадался, что кашель его притворен, скрывает смущение.
- Танюшку где похоронили?
- В саду под тополем.
- Так, рассказывай.
- Кашель меня, Гриша, замучил...
- Ну!
- Все живы-здоровы. Пан вот попивает... Пьет, глупый человек, без рассудку.
- Аксинья как?
- Аксинья? Она в горничных теперь.
- Я знаю.
- Ты бы покурить свернул? А? Закуривай, у меня табачок первый сорт.
- Не хочу. Да ты говори, а то уйду. Я чую, - Григорий тяжело повернулся, дощатая кровать под ним хряпнула, - чую, что ты, слово какое-то как камень за пазухой держишь. Бей, что ли.
- И вдарю!
- Бей.
- Вдарю. Силов я не набрал молчать, и мне, Гриша, молчать прискорбно.
- Рассказывай же, - попросил Григорий, с каменной тяжестью ласково опуская ладонь на дедово плечо. Сгорбившись, ждал.
- Змею ты грел! - вдруг резким фальцетом выкрикнул дед Сашка, нелепо топыря руки. - Гадюку прикормил! Она с Евгением свалялась! Каков голос? [каков голос - каково]
На подбородок деда по канальцу розового шрама сползла бусинка клейкой слюны. Дед смахнул ее, ладонь вытер о суровые холщовые подштанники.
- Верно говоришь?
