И, неожиданно оборвав голос, запел тягуче-хрипло. Не песня, а волчий нарастающий вой рвался из его оскаленного рта. На острых клыковатых зубах переливалась перламутром слюна. Иван Алексеевич с ужасом смотрел в безумно-раскосые глаза недавнего товарища, на голову его с плотно прилегшими волосами и восковым слепком ушей. Уже с каким-то ожесточением Лиховидов выл:

Вот гремит слава трубой.

Мы за Дунаем-рекой

Турк-салтана победили,

Християн освободили.

Мы по горочкам летали

Наподобье саранчи.

Из берданочков стреляли

Все донские казачки.

Как курей, ваших индюшек,

Перведем всех до пера.

А детей ваших, марушек

Заберем всех во плена.

- Мартин! Мартин, поди ко мне! - закричал Иван Алексеевич, увидя ковылявшего по прогалине Мартина Шамиля.

Тот, опираясь на винтовку, подошел.

- Помоги мне его отвесть. Видишь? - Иван Алексеевич указал глазами на сумасшедшего. - Дошел до краю. Кровь в голову кинулась.

Шамиль перевязал раненую ногу рукавом, оторванным от исподней рубахи; не глядя на Лиховидова, взял его под руку с одной стороны, Иван Алексеевич - с другой, пошли:

Мы по горочкам летали

Наподобье саранчи...

- уже тише вскрикивал Лиховидов. Шамиль, болезненно морщась, упрашивал его:

- Брось ты шуметь! Брось, ради Христа. Ты теперь отлетался вовзят. Брось!

Как курей, ваших индюшек,

Перведем всех до пера...

Сумасшедший вырывался из рук казаков, петь не переставал и лишь изредка стискивал ладонями виски, скрипел зубами и, дрожа отвисшей челюстью, кособочил голову, опаленную горячим дыханием безумия.