Осиротели семьи Маныцкова, Афоньки Озерова, Евлантия Калинина, Лиховидова, Ермакова и других казаков.
Лишь по одному Степану Астахову никто не плакал - некому было. Пустовал его забитый дом, полуразрушенный и мрачный даже в летнюю пору. Аксинья жила в Ягодном, по-прежнему в хуторе о ней слышали мало, а она в хутор не заглядывала - не тянуло, знать.
Казаки верховых станиц Донецкого округа шли домой земляческими валками. В хутора Вешенской станицы в декабре почти полностью вернулись фронтовики.
Через хутор Татарский день и ночь тянулись конные, человек по десять сорок, направляясь на левую сторону Дона.
- Откуда, служивые? - выходя, спрашивали старики.
- С Черной речки.
- С Зимовного.
- С Дубовки.
- С Решетовского.
- Дударевские.
- Гороховские.
- Алимовские, - звучали ответы.
- Навоевались, что ль? - ехидно пытали старики.
Иные фронтовики, совестливые и смирные, улыбались:
- Хватит, отцы! Навоевались.
- Нуждишки приняли, гребемся домой.
А те, которые поотчаянней, позлей, матерно ругались, советовали:
- Пойди-ка ты, старый, потрепи хвост!
- Чего допытываешься? Какого тебе надо?
- Вас тут много, шептунов!
В конце зимы под Новочеркасском уже завязывались зачатки гражданской войны, а в верховьях Дона, в хуторах и станицах, кладбищенская покоилась тишина. В куренях лишь шла скрытая, иногда прорывавшаяся наружу, семейная междоусобица: старики не ладили с фронтовиками.
О войне, закипавшей под стольным градом Области войска Донского, знали лишь понаслышке; смутно разбираясь в возникавших политических течениях, выжидали событий, прислушивались.
До января и на хуторе Татарском жили тихо. Вернувшиеся с фронта казаки отдыхали возле жен, отъедались, не чуяли, что у порогов куреней караулят их горшие беды и тяготы, чем те, которые приходилось переносить на пережитой войне.
