- Слава богу, служивые!
- Иди под общий кур.
- Спаси Христос. Недавно покурил.
Поручкавшись с казаками, Мирон Григорьевич снял красноверхий треух, погладил торчмя стоявшие белесые волосы и улыбнулся:
- Из чего доброго пожаловали, братцы-атаманцы?
Христоня сверху вниз поглядел на него, ответил не сразу: сначала долго слюнил бумажку, елозил по ней большим, шершавым, как у быка, языком и, уже скрутив, пробасил:
- К Митрию, стал быть, дельце есть.
Мимо прошаркал дед Гришака. Ободья вентерей нес держа на отлет. Иван Алексеевич и Христоня, здороваясь с ним, сняли шапки. Дед Гришака отнес к крыльцу вентери, вернулся.
- Вы чего же это, вояки, дома сидите? Пригрелись возля баб? - обратился он к казакам.
- А что? - спросил Христоня.
- Ты, Христошка, замолчь! Кубыть, и не знаешь?
- Ей-богу, не знаю! - забожился Христоня. - Вот те крест, деданя, не знаю!
- Человек надысь ехал с Воронежа, купец, знакомец Сергея Платоныча Мохова, али сродствие ему какое доводится, - не знаю. Ну, так вот, ехал и гутарит, что на Чертковой стоит чужая войска - болшаки эти самые. Русь на нас войной идет, а вы - по домам? И ты, поганец... слышишь, Митька? Ты-то чего молчишь? Чего вы думаете?
- А ничего мы не думаем, - улыбнулся Иван Алексеевич.
