- А Беговой?
- Всех потеряла из виду. Некоторые уехали в Каменскую. Но, послушай, тебе не вредно говорить? И потом, не хочешь ли молока?
Бунчук отрицательно качнул головой; с трудом владея языком, продолжал расспрашивать:
- Абрамсон?
- Уехал в Воронеж неделю назад.
Он неловко ворохнулся - закружилась голова, больно хлынула к глазам кровь. Почувствовав на лбу прохладную ладонь, открыл глаза. Его мучил один вопрос: он был без сознания - кто же выполнял за ним грязный уход? Неужели она? Румянец чуть окрасил его щеки; спросил:
- Ты одна ухаживала за мной?
- Да, одна.
Он отвернулся к стене, прошептал:
- Стыдно им... Мерзавцы! Бросили на твое попечение...
Осложнение после тифа сказывалось на слухе: Бунчук плохо слышал. Врач, присланный Царицынским комитетом партии, сказал Анне, что к лечению можно будет приступить только после того, как больной окончательно оправится. Бунчук выздоравливал медленно. Аппетит был у него чудовищный, но Анна строго придерживалась диеты. На этой почве происходили у них столкновения.
- Дай мне еще молока, - просил Бунчук.
- Больше нельзя.
- Я прошу - дай! Что ты меня, голодом хочешь уморить?
- Илья, ты же знаешь, что больше меры я не могу дать тебе еды.
Он обиженно замолкал, отворачивался к стенке, вздыхал, подолгу не разговаривал. Страдая от жалости к нему, она выдерживала характер. Спустя некоторое время он, нахмуренный, и от этого еще более жалкий, поворачивался, просил умоляюще:
- Нельзя ли соленой капусты? Ну, пожалуйста, Аня, родная!.. Ты мне уважь... Вредно?.. Докторские басни!
