静静的顿河俄语版第一部第二节（18.5）

 - Хохол-мазница!

- Хохол!.. Хохол!..

- Упадешь!..

- Кобель на плетне!.. - вслед ему кричали ребятишки.

Вернулся с ответом он к вечеру. Привез синий клочок оберточной сахарной бумаги; вынимая его из-за пазухи, подмигнул Наталье:

- Дорога невозможна, моя донюшка! Така тряска, шо Гетько уси пэчонки поотбывав!

Наталья прочла и посерела. В четыре приема вошло в сердце зубчато-острое...

Четыре расплывшихся слова на бумажке: "Живи одна. Мелехов Григорий".

Торопясь, словно не надеясь на свои силы, она ушла со двора, легла на кровать. Лукинична на ночь затапливала печь, чтоб пораньше отстряпаться и ко времени выпечь куличи.

- Наташка, иди пособи мне! - звала она дочь.

- Голова болит, маманя. Я чудок полежу.

Лукинична высунулась в дверь:

- Ты бы рассольцу? А? Доразу очунеешься.

Наталья сухим языком коснулась холодных губ, промолчала.

До вечера лежала она, с головой укрывшись теплым пуховым платком. Легкий озноб сотрясал ее согнутое калачиком тело. Мирон Григорьевич с дедом Гришакой уже собрались идти в церковь, когда она встала и вышла на кухню. На висках ее, у гладко причесанных черных волос, глянцевител пот, масленой нездоровой поволокой подернулись глаза.

Мирон Григорьевич, застегивая на ширинке широких шаровар длинный ряд пуговиц, скосился на дочь.

- Приспичило тебя, дочушка, хворать. Пойдем к светлой заутрене.

- Идите, я посля приду.

- К шапошному разбору?

- Нет, я вот оденусь... Мне одеться, и я пойду.