Шумиха приелась. Вернулось давнишнее, тоска. Сосу ее, как ребенок соску.
3 августа
Выход! Иду на войну. Глупо? Очень. Постыдно?
Полно же, мне ведь некуда деть себя. Хоть крупицу иных ощущений. А ведь этой пресыщенности не было два года назад. Старею, что ли?
7 августа
Пишу в вагоне. Только сейчас выехал из Воронежа. Завтра слезать в Каменской. Решил твердо: иду за "веру, царя и отечество".
12 августа
Мне устроили торжественные проводы. Атаман подвыпил и двигал зажигательную речь. После я ему сказал шепотом: "Дурак вы, Андрей Карпович!" Он изумился и обиделся до зелени на щеках. Прошипел язвительно: "Я тоже образованный. Вы не из тех, каких мы в тысяча девятьсот пятом году пороли плетьми?" Я ответил, что, к моему сожалению, "не из тех". Отец плакал и лез целоваться, а нос в соплях. Бедный милый отец! Тебя бы в мою шкуру. Я ему в шутку предложил идти со мной на фронт, и он испуганно воскликнул: "Что ты, а хозяйство?" Завтра выезжаю на станцию.
13 августа
Неубранные кое-где хлеба. Жирные на кургашках сурки. Разительно похожи на тех немцев на дешевой литографии, которых Козьма Крючков нанизывает на пику. Жил-был, здравствовал, изучал математику и прочие точные науки и никогда не думал, что стану таким "шовинистом". Уж в полку я с казаками погутарю.
22 августа
На какой-то станции видел первую партию пленных. Статный австрийский офицер со спортсменской выправкой шел под конвоем на вокзал. Ему улыбнулись две барышни, гулявшие по перрону. Он на ходу очень ловко раскланялся и послал им воздушный поцелуй.
Даже в плену чисто выбрит, галантен, желтые краги лоснятся. Я проводил его взглядом: красивый молодой парень, милое товарищеское лицо. Столкнись с таким - и рука шашку не поднимет.