静静的顿河俄语版第二部第四节（5.2）

- Ляжь ты, окаян-на-я! Что ты себя мордуешь?

В ясный сентябрьский день Наталья, почувствовав приближение родов, вышла на улицу.

- Ты куда это? - спросила свекровь.

- В займище. Проведаю коров.

Наталья торопливо вышла на хутор, оглядываясь, стоная, придерживая руками низ живота, забралась в густую заросль дикого терна и легла. Уже стемнело, когда она задами пробралась домой. В холщовой завеске принесла двойнят.

- Милушка моя! Проклятая! Что ж ты это?.. Где ж ты была? - заголосила Ильинична.

- Я от стыда ушла... Батю не смела... Я чистая, маманя, и их искупала... Возьмите... - бледнея, оправдывалась Наталья.

Дуняшка кинулась за бабкой-повитухой. Дарья суетилась, застилая решето, а Ильинична, смеясь и плача, выкрикивала:

- Дашка! Брось ты решето! Котята они, что ли, что ты их в решето?.. Господи, да двое их! Ой господи, парнишка один!.. Натальюшка!.. Да постелите ей!..

Пантелей Прокофьевич, услышав на базу о том, что сноха разрешилась двойней, вначале руками развел, потом обрадованно, потурсучив бороду, заплакал и ни с того ни с сего накричал на подоспевшую бабку-повитуху:

- Брешешь, канунница! - Он тряс перед носом старухи когтистым пальцем. - Брешешь! Ишо не зараз переведется мелеховская порода! Казака с девкой подарила сноха. Вот сноха - так сноха! Господи, бож-же мой! За такую-то милость чем я ей, душеньке, отхвитаю?

Урожайный был тот год: корова отелила двойню, к Михайлову дню овцы окотили по двойне, козы... Пантелей Прокофьевич, дивясь такому случаю, сам с собой рассуждал:

"Счастливый ноне год, накладистый! Кругом двоится. Теперича приплоду у нас... ого-го!"

Наталья кормила детей грудью до года. В сентябре отняла их, но не оправилась до глубокой осени; на похудевшем лице молочно блестели зубы да теплым, парным блеском светились, от худобы казавшиеся чрезмерно большими, глаза. Всю жизнь вбивала в детей, стала неряшливей к себе, все время, свободное от работы по домашности, тратила на них: мыла, стирала, вязала, штопала и часто, примостившись боком к кровати, свесив ногу, брала из люльки двойнят и, движением плеч высвобождая из просторной рубахи туго налитые, большие бело-желтые, как дыни, груди, кормила сразу двоих.

- Они тебя и так вытянули всю. Часто дюже кормишь! - И Ильинична шлепала полные, в складках, ножонки внучат.

- Корми! Не жалей молока! Тебе его не на каймак сбирать, - с ревнивой грубоватостью вступался Пантелей Прокофьевич.