静静的顿河俄语版第二部第六节（7.2）

- Постарел ты, Степа... постарел, милушка.

- Да, постарел.

- Тебя-то уж отпоминали, как Гришку моего... - сказал и досадливо осекся: не ко времени вспомнил. Попробовал исправить обмолвку: - Слава богу, живой-здоровый пришел... Слава те господи! Гришку также отпоминали, а он, как Лазарь, очухался и с тем пошел. Уж двое детишков имеет, и жена его, Наталья, слава богу, справилась. Ладная бабочка... Ну а ты, чадушко, как?

- Благодарю.

- К сосед на гости-то придешь? Приходи, честь сделай, погутарим.

Степан отказался, но Пантелей Прокофьевич просил неотступно, обижался, и Степан сдался. Умылся, зачесал вверх коротко остриженные волосы, на вопрос старика: "Куда же чуб задевал? Аль прожил?" - улыбнулся и, уверенно кинув на голову шляпу, первый вышел на баз.

Пантелей Прокофьевич был заискивающе-ласков, так, что Степан невольно подумал: "За старую обиду старается..."

Ильинична, следуя молчаливым указаниям мужниных глаз, проворно ходила по кухне, торопила Наталью и Дуняшку, сама собирала на стол. Бабы изредка метали в сторону сидевшего под образами Степана любопытные взгляды, щупали глазами его пиджак, воротничок, серебряную часовую цепку, прическу, переглядывались с плохо скрытыми, изумленными улыбками. Дарья пришла с подворья румяная; конфузливо улыбаясь и утирая тонкую выпрядь губ углом завески, сощурила глаза:

- Ах, соседушка, а я вас и не призначила. Вы и на казака стали непохожие.

Пантелей Прокофьевич, времени не теряя, бутылку самогонки - на стол, тряпочку-затычку из горлышка долой, понюхал сладко-горький дымок, похвалил.

- Спробуй. Собственного заводу. Серник поднесешь - синим огнем дышит, ей-бо!

Шли разбросанные разговоры. Степан пил неохотно, но, выпив, начал быстро хмелеть, помягчел.

- Жениться теперя тебе надо, соседушка.

- Что вы! А старую куда дену?

- Старая... Что же - старая... Старой жене, думаешь, износу не будет? Жена - что кобыла: до той поры ездишь, покеда зубы в роте держатся... Мы тебе молодую сыщем.

- Жизнь наша стала путаная... Не до женитьбой... Отпуск имею себе на полторы недели, а там являться в правление и, небось, на фронт, - говорил Степан, хмелея и понемногу утрачивая заграничный свой выговор.

Вскоре ушел, провожаемый Дарьиным восхищенным взглядом, оставив после себя споры и толки.

- Как он образовался, сукин сын! Гля, гутарил-то как! Как акцизный али ишо какой благородного звания человек... Прихожу, а он встает и сверх исподней рубахи надевает на плечи шелковые шлейки с бляхами, ей-бо! Как коню, подхватило ему спину и грудья. Это как? К чему-нибудь это пристроено? Он все одно как и ученый человек теперя, - восхищался Пантелей Прокофьевич, явно польщенный тем, что Степан его хлебом-солью не побрезговал и, зла не помня, пришел.

Из разговоров выяснилось, что Степан будет по окончании службы жить на хуторе, дом и хозяйство восстановит. Мельком упомянул он, что средства имеет, вызвав этим у Пантелея Прокофьевича тягучие размышления и невольное уважение.