静静的顿河俄语版第四部第七节（26.9）

 Он ел долго и жадно. Шныряющий взгляд его часто останавливался на Прохоре, на неподвижно лежавшей Аксинье. Из горницы вышел Григорий, поздоровался с хозяином. Тот молча кивнул головой, спросил:

- Отступаете?

- Отступаем.

- Отвоевались, ваше благородие?

- Похоже.

- Это, что же, жена ваша? - Хозяин кивнул в сторону Аксиньи.

- Жена.

- Зачем же ты ее на койку? А самим где спать? - с неудовольствием обратился он к жене.

- Больная, Ваня, жалко, как-никак.

- Жалко! Всех не ужалеешь, вон их сколько прет! Стесните вы нас, ваше благородие...

В голосе Григория прозвучала несвойственная ему просительность, почти мольба, когда он, обращаясь к хозяевам, прижимая руку к груди, сказал:

- Добрые люди! Пособите моей беде, ради Христа. Везть дальше ее нельзя, помрет, дозвольте оставить ее у вас. За догляд я заплачу, сколько положите, и всю жизню буду помнить вашу доброту... Не откажите, сделайте милость?

Хозяин вначале отказался наотрез, ссылаясь на то, что ухаживать за больной будет некогда, что она стеснит их, а потом, кончив обедать, сказал:

- Само собой - даром кто же будет за ней уход несть. А сколько бы вы положили за уход? Сколько вам будет не жалко положить за наши труды?

Григорий достал из кармана все деньги, какие имел, протянул хозяину. Тот нерешительно взял пачку донских кредиток - слюнявя пальцы, пересчитал их, осведомился:

- А николаевских у вас нету?

- Нет.

- Может, керенки есть? Эти уж больно ненадежные...

- И керенок нету. Хотите, коня своего оставлю?