静静的顿河俄语版第四部第八节（6.7）

 Прохор придвинулся ближе, снизил голос:

- Платона Рябчикова с месяц назад расстреляли.

- Что ты говоришь?

- Истинный бог!

В сенях скрипнула дверь.

- Потом потолкуем, - шепнул Прохор и - громче: - Так что же, товарищ командир, выпьем при такой великой радости? Пойти покликать Михаила?

- Иди зови.

Дуняшка собрала на стол. Она не знала, как угодить брату: положила ему на колени чистый рушник, придвинула тарелку с соленым арбузом, раз пять вытерла стакан... Григорий с улыбкой отметил про себя, что Дуняшка зовет его на "вы".

За столом Михаил первое время упорно молчал, внимательно вслушивался в слова Григория. Пил он мало и неохотно. Зато Прохор опрокидывал по полному стакану и только багровел да чаще разглаживал кулаком белесые усы.

Накормив и уложив спать детей, Дуняшка поставила на стол большую тарелку с вареной бараниной, шепнула Григорию:

- Братушка, я сбегаю за Аксиньей, вы супротив ничего не будете иметь?

Григорий молча кивнул головой. Ему казалось, никто не замечает, что весь вечер он находится в напряженном ожидании, но Дуняшка видела, как он настораживается при каждом стуке, прислушивается и косится на дверь. Положительно ничто не могло ускользнуть от не в меру проницательных глаз этой Дуняшки...

- А Терещенко-кубанец все взводом командует? - спрашивал Прохор, не выпуская из рук стакана, словно опасаясь, что кто-нибудь отнимет его.

- Убит под Львовом.

- Ну, царство ему небесное. Хороший был конармеец! - Прохор торопливо крестился, потягивал из стакана, не замечая язвительной улыбки Кошевого.

- А этот, у какого чудная фамилия? Какой правофланговым был, фу, будь он проклят, как его, кажись - Май-Борода? Хохол, такой тУшистый и веселый, что под Бродами польского офицера напополам разрубил, - он-то живой-здоровый?

- Как жеребец! В пулеметный эскадрон его забрали.

- Коня своего кому же сдал?

- У меня уже другой был.

- А белолобого куда дел?

- Убили осколком.

- В бою?

- В местечке стояли. Обстрел шел. У коновязи и убили.

- Ах, жалко! До чего добрый конь был! - Прохор вздыхал и снова прикладывался к стакану.

В сенях звякнула щеколда. Григорий вздрогнул, Аксинья переступила порог, невнятно сказала: "Здравствуйте!" - и стала снимать платок, задыхаясь и не сводя с Григория широко раскрытых сияющих глаз. Она прошла к столу, села рядом с Дуняшкой. На бровях и ресницах ее, на бледном лице таяли крохотные снежинки. Зажмурившись, она вытерла лицо ладонью, глубоко вздохнула и только тогда, пересилив себя, взглянула на Григория глубокими, потемневшими от волнения глазами.

- Односумка! Ксюша! Вместе отступали, вместе вшей кормили... Хотя мы тебя и бросили на Кубани, но что же нам было делать? - Прохор протягивал стакан, плеская на стол самогонку. - Выпей за Григория Пантелевича! Проздравь его с прибытием... Говорил я тебе, что возвернется в целости, и вот он, бери его за рупь двадцать! Сидит как обдутенький!

- Он уже набрался, соседка, ты его не слухай. - Григорий, смеясь, указал глазами на Прохора.