Госпожа Ван согласилась с Фэнцзе и, немного подумав, велела пригласить Баочай, чтобы с ней объясниться и попросить ее тотчас переселиться в сад.
Баочай выслушала госпожу Ван и сказала:
– Я давно хотела уйти домой, разрешения же не спросила, потому что вы, тетушка, все время заняты. А тут еще заболели мама и обе наши самые лучшие служанки, как же я могла их оставить? Теперь вы все знаете, и я хочу вам сказать: я сегодня же насовсем переселяюсь из сада и прошу у вас дозволения перенести свои вещи.
– А ты все же упряма! – упрекнули ее Фэнцзе и госпожа Ван. – Переселилась бы лучше обратно, стоит ли из‑за пустяков отдаляться от родственников?
– Вы напрасно так говорите, – возразила Баочай, – переселяюсь я потому лишь, что в последнее время у мамы стало с памятью плохо и по вечерам она остается одна. Кроме того, брат не сегодня завтра женится и надо готовиться к свадьбе. Все это так, я не лгу. К тому же вы знаете, что творится в доме. А с тех пор, как я поселилась в саду, маленькая калитка в юго‑восточном углу сада постоянно открыта, ради того лишь, чтобы я могла ходить домой. Но кто поручится, что другие не ходят через нее, чтобы сократить себе путь? За калиткой никто не следит, и может случиться беда. А это и вам, и нам неприятно! И разве так уж важно, буду я ночевать у себя дома или в саду? В сад я переселилась, когда все мы были еще малы, и никаких забот я по дому не знала. Играла с сестрами, вместе с ними занималась рукоделием. Все лучше, чем скучать одной! Но сейчас все выросли, в доме у вас то одна неприятность, то другая, за садом присматривать трудно, и, если так будет продолжаться, нас это тоже коснется. Если я со своими служанками уйду из сада, вам меньше будет хлопот. И вот еще что я хотела сказать вам, тетя: экономьте на чем возможно, это не умалит достоинства вашей семьи. Расходы на тех, кто живет в саду, можно было бы сократить, не оглядываясь на прошлые времена. Возьмите к примеру нашу семью. В какой упадок она пришла!
– Что же, раз Баочай так решила, не стоит препятствовать ей, – обратилась Фэнцзе к госпоже Ван.
Госпожа Ван согласно кивнула.
– Я не возражаю, – сказала она, – пусть Баочай поступает как хочет!
Вернулся из гостей Баоюй и прошел прямо к госпоже Ван.
– Отец еще не приехал, – сказал юноша. – А нам, как только стало смеркаться, велел отправляться домой.
– Ну как, ты не осрамился? – спросила сына госпожа Ван.
– Не только не осрамился, но получил в награду немало подарков! – отвечал Баоюй, сияя улыбкой.
Едва он это произнес, как в комнату вошли служанки и слуги, дежурившие у ворот, и внесли подарки: три веера, три набора подвесков к ним, шесть коробок кистей и туши, три связки четок из благовонного дерева и три яшмовых кольца.
– Это подарил член императорской академии Ханьлинь господин Мэй, – стал объяснять Баоюй, показывая подарки. – Это ши‑лан[1] господин Ян, а это – внештатный лан Ли… Тут подарки для нас троих.
Затем Баоюй вытащил из‑за пазухи амулет – маленькую фигурку Будды, вырезанную из сандалового дерева, и сказал:
– А вот это мне лично подарил Цинго‑гун.
Госпожа Ван поинтересовалась, кто был в гостях, какие стихи сочинили Баоюй, Цзя Хуань и Цзя Лань. Затем между ними разделили подарки, и Баоюй отправился к матушке Цзя.
Матушка Цзя порадовалась успехам внука и спросила, о чем он беседовал с матерью.
Баоюй отвечал рассеянно, все его мысли заняты были Цинвэнь. Наконец он сказал:
– Пришлось ехать верхом; так растрясло, что все тело болит.
– Тогда иди к себе, – забеспокоилась матушка Цзя. – Переоденься, погуляй немного, и все пройдет, только не ложись сразу спать.
У дверей Баоюя дожидались Шэюэ, Цювэнь и две девочки‑служанки. Как только он вышел, девочки подбежали к нему, взяли у него кисти и тушь, и все вместе они поспешили во двор Наслаждения пурпуром.
– Ну и жара! – то и дело дорогой повторял Баоюй.