俄文版红楼梦第一卷第七十八章1.11

 «Когда умерла Цинвэнь, я не устроил жертвоприношения у ее гроба. Но могу принести жертвы лотосам и так исполнить свой долг».

Юноше захотелось не мешкая исполнить обряд, но он сказал себе:

– Не годится совершать обряд кое‑как. Даже перед цветами. Надо приготовить ритуальную утварь, надеть парадную одежду и тем проявить свое искреннее уважение к памяти умершей.

Затем он подумал: «Впрочем, древние говорили: „Водяная чечевица и белая артемизия из болот ценятся дешево, но идут на изысканные блюда для богатых, и еще их приносят в жертву духам и демонам“. Недаром говорят: „Не дорог подарок – дорога любовь“. Скорбь, переполнившую мое сердце, лучше всего излить в жертвенном поминании».

Баоюй взял белый прозрачный платок, который так нравился Цинвэнь, написал на нем тушью поминание «На смерть Покровительницы лотосов» – вступление и заключительную песню, после чего приготовил для жертвоприношений четыре любимых кушанья Цинвэнь.

В сумерки, когда все легли отдыхать, он приказал отнести жертвенные блюда на берег пруда, совершил положенные церемонии, повесил платок на стебель лотоса и стал читать:

 

В год Покоя Великого, после минувших невзгод,

В теплый месяц, когда источают коричник и лотос густой аромат,

В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей[1],

Юй ничтожный, в красный Двор Наслаждений войдя[2],

Сто бутонов сорвал, мир овеявших благоуханьем,

Шелк принес под названьем «Акулья как лед чешуя»[3]

И воды зачерпнул у Беседки душистых ручьев…

В чашу чаю налил, смешав его с чистой, с листьев клена опавшей, росой…

 

…И хотя в этих действах значенья особого нет,

Он вложил в них глубокое чувство, сокровенную думу свою:

Пусть его приношенья дойдут до чертогов дворца в небесах,

Чтобы Белый Владыка деве, любящей лотосы, их передал…[4]

Вот оно, поминанье его: «…В тишине и безмолвии я подсчитал:

С той поры как прекрасная дева оказалась во власти мирской суеты,

Десять лет миновало и шесть,

И уж канули в вечность догадки, откуда явилась она,

Род ее и фамилия тоже забыты, и вспомнить их трудно сейчас.

Только мне, Баоюю, пять лет обитать довелось

Да еще восемь месяцев и целый час,

Там, где мы умывались, приводили в порядок себя,

Пили, ели… Смеясь, предавались веселью и играм…

Кто подумать бы мог, что взлетит высоко птица злобная чжэнь,

Что в коварных сетях в час недобрый окажется гордый орел?

Что зловоньем своим будет хвастаться чертополох,

А душистый цветок, орхидею, вырвут вон из земли?

А цветы – это нежность и хрупкость сама.

И легко ль устоять им при буйных ветрах?

И не тягостно ль ивовой ветке,

---

[1] В год Покоя Великого… В день, когда безысходное горе вернулось в сознанье людей…  – Баоюй намекает на дату кончины Цинвэнь, вкладывая в слова «Покой Великий», «теплый месяц», «густой аромат» определенный иронический смысл, поскольку годы правления здравствующего императора вовсе не отличались покоем и благополучием.

 

[2] Юй ничтожный…  – В Китае с древних времен установилась традиция говорить о себе в уничижительном духе. Так поступает и Баоюй в день поминовения Цинвэнь. Двор наслаждений  – название одного из павильонов сада Роскошных зрелищ.

 

[3] Шелк принес под названьем «Акулья как лед чешуя».  – Речь идет об акуле‑русалке с Южного моря, слезы которой превращались в жемчужины и которая дала название шелку.

 

[4] Деве, любящей лотосы…  – то же, что Покровительница лотосов – загробное имя Цинвэнь. Белый Владыка  (Бай‑ди, Белый Император). – См. т. I, коммент. 264).