静静的顿河俄语版第一部第二节（13.2）

- Остуди, - горяч, небось. Слышишь аль нет, Мирон?

- Батя, идите в курени с богом! Простынете тута!

- А я велю остудить. Загубить хочешь матку?

Рану промыли. Мирон Григорьевич зяблыми пальцами вдевал в иглу-цыганку суровинку. Зашивал сам. Искусный лег на рану шов. Не успел Мирон Григорьевич отойти от колодца, из куреня прибежала Лукинична. Порожние сумки ее блеклых щек смяла тревога. Она отозвала мужа в сторону:

- Наталья пришла, Григорич!.. Ах, боже-е ты мой!

- Чего ишо?.. - взъерошился Мирон Григорьевич, бледнея конопинами белесого лица.

- С Григорием... ушел зятек из дому! - Лукинична раскрылилась, как грач перед взлетом, хлопнув руками по подолу, прорвалась на визг: - Страмы на весь хутор!.. Кормилец, господи, что за напастина!.. Ах! Ох!

Наталья в платке и куцей зимней кофтенке стояла посреди кухни. Две слезинки копились у переносицы, не падая. На щеках ее кирпичными плитами лежал румянец.

- Ты чего заявилась? - напустился отец, влезая в кухню. - Муж побил? Не заладили?

- Ушел он, - глотая сухмень рыдания, икнула Наталья и, мягко качнувшись, упала перед отцом на колени. - Батянюшка, пропала моя жизня!.. Возьми меня оттель! Ушел Гришка с своей присухой!.. Одна я! Батянюшка, я как колесом перееханная!.. - часто залопотала Наталья, не договаривая концы слов, снизу моляще взглядывая в рыжую подпалину отцовской бороды.