静静的顿河俄语版第一部第二节（21.3）

 Пантелей Прокофьевич замолчал, оглядывая Григория испытующе и долго.

- Раздевайся, батя, назяб ить, небось?

- Ничего. Терпится.

- Самовар поставим.

- Спасибочка. - Соскабливая ногтем с тулупа давнишнее пятнышко грязи, сказал: - Там привез тебе справу: два шинеля, седло, шаровары. Возьми... Все там.

Григорий без шапки вышел и взял с саней два мешка.

- Когда выступать? - полюбопытствовал Пантелей Прокофьевич, вставая.

- На второй день рождества. Что ж, батя, едешь?

- Поспешаю пораньше возвернуться.

Он простился с Григорием и, так же обходя взглядом Аксинью, пошел к двери. Уже держась за щеколду, стрельнул глазами в люльку, сказал:

- Мать поклон велела передать, хворает ногами. - И, помолчав, натужно, словно тяжелое поднимая: - Поеду, тебя провожу до Маньковой. Ты готовься.

Вышел, окуная руки в тепло вязаных рукавиц. Бледная от пережитого унижения Аксинья молчала. Григорий ходил, искоса поглядывая на нее, норовя наступать на одну скрипучую половицу.

На первый день рождества Григорий возил Листницкого в Вешенскую.

Пан отстоял обедню, позавтракал у своей двоюродной сестры, помещицы, велел запрягать.

Григорий, не успевший дохлебать миску жирных, со свининой, щей, встал, пошел в конюшню.

В легких городских санках ходил серый, в яблоках, орловский рысак Шибай. Повиснув на поводе, Григорий вывел его из конюшни, торопясь запряг.

Ветер перевеивал хрушкий, колючий снег, по двору текла, шипя, серебристая поземка. За палисадником - на деревьях нежный бахромчатый иней. Ветер стряхивал его и, падая, рассыпаясь, отливал он на солнце радужными, сказочно богатыми сочетаниями красок. На крыше дома, около задымленной трубы, из которой косо струился дым, зябкие чечекали галки. Они слетели, вспуганные скрипом шагов, покружились над домом сизыми хлопьями и полетели на запад, к церкви, четко синея на фиолетовом утреннем небе.

- Скажи, что подано! - крикнул Григорий выбежавшей на крыльцо дворовой девке.