静静的顿河俄语版第一部第二节（21.4）

 Вышел пан, окуная усы в воротник енотовой шубы. Григорий укутал ему ноги, пристегнул волчью, обшитую бархатом полсть.

- Поогрей его. - Пан указал глазами на рысака.

Запрокидываясь с козел, удерживая в натянутых руках тугую дрожь вожжей, Григорий опасливо косился на раскаты, помнил, как по первопутку пан за неловкий толчок сунул ему в затылок крепкий не по-стариковски кулак. Спустились к мосту, и тут, по Дону, Григорий ослабил вожжи, растирая перчаткой охваченные ветровым огнем щеки.

До Ягодного долетели в два часа. Пан всю дорогу молчал, изредка стучал согнутым пальцем Григорию в спину: "Останови-и", - и делал папироску, поворачиваясь к ветру спиной.

Уже спускаясь с горы в имение, опросил:

- Рано завтра?

Григорий повернулся боком, с трудом разодрал иззябшие губы.

- Рлано, - получилось у него вместо "рано". Затвердевший от холода язык будто распух; цепляясь за подковку зубов, выговаривал нетвердо.

- Деньги все получил?

- Так точно.

- За жену не беспокойся, будет жить. Служи исправно. Дед твой молодецкий был казак. Чтоб и ты, - голос пана зазвучал глуше (Листницкий спрятал от ветра лицо в воротник), - чтоб и ты держал себя достойно своего деда и отца. Ведь это отец получил на императорском смотру первый приз за джигитовку?

- Так точно: отец.

- Ну, то-то, - строго, будто грозя, закончил пан и совсем спрятал в шубу лицо.

Григорий с рук на руки передал рысака деду Сашке, пошел в людскую.

- Отец твой приехал! - крикнул тот ему вслед, накидывая на рысака попону.

Пантелей Прокофьевич сидел за столом, доедая студень. "Под хмельком", определил Григорий, окидывая взглядом размякшее отцово лицо.

- Приехал, служивый?

- Замерз весь, - хлопая руками, ответил Григорий и - к Аксинье: Развяжи башлык, руки не владеют.

- Тебе попало, ветер-то в пику, - двигая при еде ушами и бородой, мурчал отец.