- Знаем мы эту шерсть! - басил третий.
Бахмачев раздумчиво позвенел чайной ложкой о стакан; стукая ею в такт своим словам, раздельно сказал:
- Нет, не годится такое дело. Большевики для всего народа идут на уступки, а мы - хреновые большевики. Лишь бы Каледина спихнуть, а там прижмем...
- Да ить, милый человек! - убеждающе восклицал чей-то ломкий, почти мальчишеский альт: - Пойми, что нам давать не из чего! Удобной земли на пай падает полторы десятины, а энта - суглинок, балки, толока. Чего давать-то?
- С тебя и не берут, а есть такие, что богаты землей.
- А войсковая земля?
- Покорнейше благодарим! Свою отдай, а у дяди выпрашивай?.. Ишь ты, рассудил!
- Войсковая самим понадобится.
- Что и гутарить.
- Жадность заела!
- Какая там жадность!
- Может, припадет своих казаков верховских переселить. Знаем мы иховы земли - желтопески одни.
- То-то и оно!
- Не нам кроить, не нам и шить.
- Тут без водки не разберешься.
- Эх, ребята! Надысь громили тут винный склад. Один утоп в спирту, захлебнулся.
- А зараз бы выпил. Так, чтоб по ребрам прошлась.
Григорий в полусне слышал, как казаки стелили на полу, зевали, чесались, тянули те же разговоры о земле, о переделах.
Перед рассветом под окном бацнул выстрел. Казаки повскакивали. Натягивая гимнастерку, Григорий не попадал в рукава. На бегу обулся, схватил шинель. За окном лузгой сыпались выстрелы. Протарабанила подвода. Кто-то заливисто и испуганно кричал возле дверей:
- В ружье!.. В ружье!..