静静的顿河俄语版第四部第八节（4.10）

 Мишка испуганно посмотрел на жену, побледнел:

- Что это ты, Дуняха! Как ты гутаришь? Да разве можно?

Но Дуняшка закусила удила: она тоже побледнела от негодования и злости и, уже переходя на крик, продолжала:

- А так можно? Чего ты глаза вылупил-то? А ты знаешь, председатель, что у людей уж десны пухнут без соли? Знаешь ты, что люди вместо соли едят? Землю на солонцах роют, ходят ажник за Нечаев курган да в щи кладут эту землю... Об этом ты слыхал?

- Погоди, не шуми, слыхал... Дальше что?

Дуняшка всплеснула руками:

- Куда же дальше-то?

- Переживать-то это как-нибудь надо?

- Ну, и переживай!

- Я-то переживу, а вот ты... А вот у тебя вся ваша мелеховская порода наружу выкинулась...

- Какая это порода?

- Контровая, вот какая! - глухо сказал Мишка и встал из-за стола. Он смотрел в землю, не поднимая на жену глаз; губы его мелко дрожали, когда он говорил: - Ежли ишо раз так будешь говорить - не жить нам с тобой вместе, так и знай! Твои слова - вражьи...

Дуняшка что-то хотела возразить, но Мишка скосил глаза и поднял сжатую в кулак руку.

- Молчи!.. - приглушенно сказал он.

Дуняшка без страха, с нескрываемым любопытством всмотрелась в него, спустя немного спокойно и весело сказала:

- Ну, и ладно, черт те об чем затеялись гутарить... Проживем и без соли! - Она помолчала немного и с тихой улыбкой, которую так любил Мишка, сказала: - Не серчай, Миша! На нас, на баб, ежли за все серчать, так и сердца не хватит. Мало ли чего не скажешь от дурна ума... Ты взвар будешь пить или кислого молока положить тебе?

Несмотря на молодость, Дуняшка была уже умудрена житейским опытом и знала, когда в ссоре можно упорствовать, а когда надо смириться и отступить...

Недели через две после этого от Григория пришло письмо. Он писал, что был ранен на врангелевском фронте и что после выздоровления будет, по всей вероятности, демобилизован. Дуняшка сообщила мужу о содержании письма, осторожно спросила:

- Прийдет он домой, Миша, как же тогда будем жить?

- Перейдем в мою хату. Нехай он один тут живет. Имущество поделим.

- Вместе нам нельзя. Он, по всему видать, Аксинью возьмет.

- Ежли б и можно было, все одно я жить с твоим братцем под одной крышей не стал бы, - резко заявил Мишка.

Дуняшка изумленно подняла брови:

- Почему, Миша?

- Ты же знаешь.

- Это - что он в белых служил?

- Вот-вот, это самое.

- Не любишь ты его... Вы же друзья с ним были!

- На черта он мне сдался - любить его! Были друзья, да только кончилась наша дружба.

Дуняшка сидела за прялкой. Размеренно жужжало колесо. Нитка пряжи оборвалась. Ладонью Дуняшка придержала обод колеса, ссучивая нитку, не глядя на мужа, спросила:

- Прийдет он, что же ему за службу у казаков будет?

- Суд будет. Трибунал.

- А к чему же он его может присудить?

- Ну, уж этого я не знаю, я не судья.

- Могут и к расстрелу присудить?

Мишка посмотрел на кровать, где спали Мишатка с Полюшкой, прислушался к их ровному дыханию, понизив голос, ответил:

- Могут.