- Откуда ты слышал?
- Гутарили промеж собой казаки, довелось слыхать.
- Нет, Чикамасов! Он - русский, Симбирской губернии рожак.
- Нет, не поверю. А очень даже просто не поверю. Пугач из казаков? А Степан Разин? А Ермак Тимофеевич? То-то и оно! Все, какие беднеюшчий народ на царей подымали, - все из казаков. А ты вот говоришь - Симбирской губернии. Даже обидно, Митрич, слухать такое...
Улыбаясь, Бунчук спросил:
- Так говорят, что - казак?
- Он и есть казак, только зараз не объявляется. Я, как на личность глазами кину, - доразу опознаю. - Чикамасов закурил и, дыша в лицо Бунчуку густым махорочным запахом, задумчиво кашлянул. - Диву я даюсь, и мы тут до драки спорили: ежели он, Владимир Ильгич, - нашинский казак, батареец, то откель он мог такую огромную науку почерпнуть? Гутарют, будто спервоначалу войны попал он к немцам в плен, обучался там, а потом все науки прошел да как начал ихних рабочих бунтовать да ученым очки вставлять, - они и перепужались до смерти. "Иди, говорят, лобастый, восвоясы. Христос с тобой, а то ты нам таких делов напутляешь, что и в жисть не расхлебать!" и проводили его в Россию, забоялись, как бы он рабочих не настропалил. Ого! Он, брат, зубец! - не без хвастливости произнес Чикамасов последнюю фразу и радостно засмеялся в темноту: - Ты, Митрич, не видал его? Нет? Жалко. Гутарют, у него башка агромадная. - Покашлял, выпустил через ноздрину рыжий сноп дыма и, докуривая цигарку, продолжал: - Во каких бабы побольше бы родили. Зубец, пра! Он ишо не одному царю перекрут сделает... - И вздохнул: - Нет, Митрич, ты не спорий со мной: Ильгич-то - казак... Чего уж там тень наводить! В Симбирской губернии таких и на кореню не бывает.
Бунчук промолчал, долго лежал, улыбаясь, не закрывая глаз.
Уснул не скоро, - его и в самом деле густо обсыпали вши, расползлись под рубахой огневой, нудной чесоткой; рядом вздыхал и скреб тело Чикамасов, отпугивала дремоту чья-то фыркающая беспокойная лошадь. Он совсем уже было заснул, но неполадившие лошади подрались, затопали, зло взвизжались.