Казак с зелеными клейкими глазами, спросивший о ярме, выбил из состояния дурного полузабытья; разговор, поднявшийся после этого, дал Бунчуку возможность встряхнуться, оправиться, и потом, дивясь самому себе, чувствуя необычайный прилив сил и богатейший подбор ярких, отточенных, режущих слов, он загорелся и, тая под внешним спокойствием прихлынувшее возбуждение, уже веско и зло разил ехидные вопросы, вел разговор, как всадник, усмиривший досель необъезженного, запененного в скачке коня.
- А ну, скажи: чем плохое Учредительное собрание?
- Ленина-то вашего немцы привезли... нет? А откель же он взялся... с вербы?
- Митрич, ты своей охотой приехал аль подослали тебя?
- Войсковые земли кому отойдут?
- А чем нам при царе плохо жилось?
- Меньшевики ить тоже за народ?
- У-нас Войсковой круг, власть народная - на что нам Советы? спрашивали казаки.
Разошлись за полночь. Порешили собраться на следующее утро обеими сотнями на митинг. Бунчук остался ночевать в вагоне. Чикамасов предложил ему ложиться с, ним. Крестясь на сон грядущий, укладываясь, предупредил:
- Ты, Илья Митрич, может, без опаски ложишься, так ты извиняй... У нас, дружок, вошки водются. Коли наберешься - не обижайся. С тоски такую ядреную вшу развели, что прямо беда! Каждая с холмогорскую телку ростом. Помолчав, тихонько спросил: - Илья Митрич, а из каких народов Ленин будет? Словом, где он родился и произрастал?
- Ленин-то? Русский.
- Хо?!
- Верно, русский.