Как только стемнело, начался обещанный шторм. Брызги высоких волн стучали в

стены домика, а усиливающийся ветер неистово ломился в грязные окна. Тетя Петунья

нашла в углу одной из комнат покрытые плесенью одеяла и устроила Дадли постель на

изъеденной молью софе. Они с дядей Верноном ушли во вторую комнату, где стояла

огромная продавленная кровать, а Гарри пришлось улечься на пол, накрывшись самым

тонким и самым рваным одеялом.

Ураган крепчал и становился все яростнее, а Гарри не мог заснуть. Он поеживался от

холода и переворачивался с боку на бок, стараясь устроиться поудобнее, а в животе у него

урчало от голода. Дадли захрапел, но его храп заглушали низкие раскаты грома: началась

гроза.

У Дадли были часы со светящимся циферблатом, и когда его жирная рука

выскользнула из-под одеяла и повисла над полом, Гарри увидел, что через десять минут

ему исполнится одиннадцать лет. Он лежал и смотрел, как бегает по кругу секундная

стрелка, приближая его день рождения, и спрашивал себя, вспомнят ли Дурсли об этой

дате. Но еще больше его интересовало, где сейчас был тот, кто посылал ему письма.

До начала следующего дня оставалось пять минут. Гарри отчетливо услышал, как

снаружи что-то заскрипело. Ему хотелось верить, что крыша домика выдержит атаку дождя

и ветра и не провалится внутрь, хотя, возможно, так стало бы теплее — все равно хуже, чем

сейчас, быть уже не могло.

Часы Дадли показывали без четырех двенадцать. Гарри подумал, что, когда они

вернутся на Тисовую улицу, вполне возможно, в доме будет столько писем, что ему удастся

стащить хотя бы одно.

Без трех двенадцать. Снаружи раздался непонятный звук, словно море громко

хлестнуло по скале. А еще через минуту до Гарри донесся громкий треск — наверное, это

упал в море большой камень.

Еще одна минута, и наступит день его рождения. Тридцать секунд… двадцать…

десять… девять… Может, имеет смысл разбудить Дадли, просто для того чтобы его

позлить? Три секунды… две… одна…

БУМ!

Хижина задрожала, Гарри резко сел на полу, глядя на дверь. За ней кто-то стоял и

громко стучал, требуя, чтобы его впустили. Но кто?