简爱俄语版（十一）

     Грубость и жестокость Джона Рида, надменное равнодушие его сестер,

неприязнь их матери, несправедливость слуг - все это встало в моем

расстроенном воображении, точно поднявшийся со дна колодца мутный осадок. Но

почему я должна вечно страдать, почему меня все презирают, не любят, клянут?

Почему я не умею никому угодить и все мои попытки заслужить чью-либо

благосклонность так напрасны? Почему, например, к Элизе, которая упряма и

эгоистична, или к Джорджиане, у которой отвратительный характер, капризный,

раздражительный и заносчивый, все относятся снисходительно? Красота и

розовые щеки Джорджианы, ее золотые кудри, видимо, пленяют каждого, кто

смотрит на нее, и за них ей прощают любую шалость. Джону также никто не

противоречит, его никогда не наказывают, хотя он душит голубей, убивает

цыплят, травит овец собаками, крадет в оранжереях незрелый виноград и

срывает бутоны самых редких цветов; он даже называет свою мать «старушкой»,

смеется над ее цветом лица - желтоватым, как у него, не подчиняется ее

приказаниям и нередко рвет и пачкает ее шелковые платья. И все-таки он ее

«ненаглядный сыночек». Мне же не прощают ни малейшего промаха. Я стараюсь ни

на -шаг не отступать от своих обязанностей, а меня называют непослушной,

упрямой и лгуньей, и так с утра и до ночи.

     Голова у меня все еще болела от ушиба, из ранки сочилась кровь. Однако

никто не упрекнул Джона за то, что он без причины ударил меня; а я,

восставшая против него, чтобы избежать дальнейшего грубого насилия, - я

вызвала всеобщее негодование.

     «Ведь это же несправедливо, несправедливо!» - твердил мне мой разум с

той недетской ясностью,   которая рождается пережитыми испытаниями,   а

проснувшаяся энергия заставляла меня искать какого-нибудь способа избавиться

от этого нестерпимого гнета: например, убежать из дома или, если бы это

оказалось невозможным, никогда больше не пить и не есть, уморить себя

голодом.

     Как была ожесточена моя душа в этот тоскливый вечер! Как были

взбудоражены мои мысли, как бунтовало сердце! И все же в каком мраке, в

каком неведении протекала эта внутренняя борьба! Ведь я не могла ответить на

вопрос, возникавший вновь и вновь в моей душе: отчего я так страдаю? Теперь,

когда прошло столько лет, это перестало быть для меня загадкой.

     Я совершенно не подходила к Гейтсхэдхоллу. Я была там как бельмо на

глазу, у меня не было ничего общего ни с миссис Рид, ни с ее детьми, ни с ее

приближенными. Если они не любили меня, то ведь и я не любила их. С какой же

стати они должны были относиться тепло к существу, которое не чувствовало

симпатии ни к кому из них; к существу, так сказать, инородному для них,

противоположному им по натуре и стремлениям; существу во всех смыслах

бесполезному, от которого им нечего было ждать; существу зловредному,

носившему в себе зачатки мятежа, восставшему против их обращения с ним,

презиравшему их взгляды?   Будь я   натурой жизнерадостной,   беспечным,

своевольным, красивым и пылким ребенком - пусть даже одиноким и зависимым, -

миссис Рид отнеслась бы к   моему присутствию в своей семье гораздо

снисходительнее; ее дети испытывали бы ко мне более товарищеские дружелюбные

чувства; слуги не стремились бы вечно делать из меня козла отпущения.