简爱俄语版（十二）

     ...Где ледяного океана ширь

     Кипит у островов, нагих и диких,

     На дальнем севере; и низвергает волны

     Атлантика на мрачные Гебриды

     Не могла я также пропустить и описание суровых берегов Лапландии,

Сибири, Шпицбергена, Новой Земли, Исландии, Гренландии, «всего широкого

простора полярных стран, этих безлюдных, угрюмых пустынь, извечной родины

морозов и снегов, где ледяные поля в течение бесчисленных зим намерзают одни

над другими, громоздясь ввысь, подобно обледенелым Альпам; окружая полюс,

они как бы сосредоточили в себе все многообразные козни сильнейшего холода».

У   меня   сразу же   сложилось какое-то   свое   представление об   этих

мертвенно-белых мирах, - правда, туманное, но необычайно волнующее, как все

те, еще неясные догадки о вселенной, которые рождаются в уме ребенка. Под

впечатлением этих вступительных страниц приобретали для меня особый смысл и

виньетки в тексте: утес, одиноко стоящий среди пенящегося бурного прибоя;

разбитая лодка, выброшенная на пустынный берег; призрачная луна, глядящая

из-за угрюмых туч на тонущее судно.

     Неизъяснимый трепет вызывало во мне изображение заброшенного кладбища:

одинокий могильный камень с надписью, ворота, два дерева, низкий горизонт,

очерченный полуразрушенной оградой,   и узкий серп восходящего месяца,

возвещающий наступление вечера.

     Два корабля, застигнутые штилем в недвижном море, казались мне морскими

призраками.

     Страничку,   где был изображен сатана, отнимающий у вора узел с

похищенным добром, я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас.

     С таким же ужасом смотрела я и на черное рогатое существо, которое,

сидя на скале, созерцает толпу, теснящуюся вдали у виселицы.

     Каждая картинка таила в себе целую повесть, подчас трудную для моего

неискушенного ума и смутных восприятий, но полную глубокого интереса, -

такого же, как сказки, которые рассказывала нам Бесси зимними вечерами в тех

редких случаях, когда бывала в добром настроении. Придвинув гладильный

столик к камину в нашей детской, она разрешала нам усесться вокруг и,

отглаживая блонды на юбках миссис Рид или плоя щипцами оборки ее ночного

чепчика, утоляла наше жадное любопытство рассказами о любви и приключениях,

заимствованных из старинных волшебных сказок и еще более древних баллад или

же, как я обнаружила в более поздние годы, из «Памелы» и «Генриха, герцога

Морландского».

     И вот, сидя с книгой на коленях, я была счастлива; по-своему, но

счастлива. Я боялась только одного - что мне помешают, и это, к сожалению,

случилось очень скоро.

     Дверь в маленькую столовую отворилась.

     - Эй, ты, нюня!  - раздался голос Джона Рида; он замолчал: комната

казалась пустой.