西游记俄文版第四章第九十六节1.5

 Над чужою деревней,

В ночных небесах пролетая,

Прошумела крылами

Ворон запоздалая стая.

Только звон колокольный

Да гул барабанного боя

Тихим ветром разносит

Над башнею сторожевою.

Опустели базары,

Безлюдно на улицах главных,

Ночники чуть мерцают

Сквозь щели в задвинутых ставнях.

Тонкий месяц блестит,

Веет ветер, колышутся стебли,

Задремавших цветов

Прихотливые тени колебля.

И Река серебристая

В небе течет безучастно,

Робких звезд хоровод

Озарив равнодушно и ясно.

Лишь под сенью густою

По  прежнему тень непроглядна,

Где кукушка кукует

Медлительно и безотрадно.

А небесная флейта

Умолкла над спящей рекою,

И земля недвижима

В своем величавом покое.

 

Когда наступило время между третьей и четвертой ночной стражей, все распорядители и слуги поднялись и начали готовиться к проводам. Посмотрели бы вы, как суетились повара на кухне приготовляя прощальный пир, как переругивались между собой швеи, изготовляя флаги и знамена в помещении перед главным залом. Слуги тоже все были заняты: одни помчались за монахами, другие бросились за музыкантами. Рассыльные с приглашениями сновали туда и обратно, готовившие паланкин и выезд на конях ругались и кричали друг на друга. Шум не прекращался до рассвета. К девяти часам утра все было готово, и все благодаря несметному богатству хозяина.

Обратимся, однако, к Танскому наставнику и его ученикам. Они встали очень рано. К ним снова явилось множество слуг, чтобы ухаживать за ними. Танский наставник велел собрать поклажу и оседлать коня. Дурень Чжу Ба  цзе, услышав об отъезде, надулся. Бормоча что  то про себя, он принялся укладывать монашеские одежды и патру, а затем стал искать коромысло. Ша  сэн занялся чисткой коня и сбруи, а потом, взнуздав и оседлав коня, стал ожидать наставника. Сунь У  кун вручил наставнику посох с девятью кольцами, повесил ему на грудь суму с подорожной, и они только было собрались выйти, как хозяин и все его домочадцы стали просить путников пройти в большой зал. Оказывается, там все уже было готово для пиршества. Но пир этот был совсем не такой, как в первый раз.

 

На дверях и на окнах –

Распахнутые занавески,

Всюду хрупкие ширмы,

Все светится в утреннем блеске,

И большая картина,

Сверкая, висит посредине,

Возвещая гостям

Долголетье и счастье отныне.

А по стенам узорным

Развернуты свитки цветные,

Светят мягкими красками

Виды на них расписные:

Голубеет весна,

Зеленеет обильное лето,

Осень желтой листвой,

А зима белым снегом одета.

Из треножных сосудов

В узорах драконов занятных

Не спеша поднимаются

Волны дымков ароматных,

И повсюду увидишь

Средь этих паров благовонных

Черепах и сорок,

На курильницах изображенных.

Посмотри, сколько блюд,

Сколько тонких и редкостных брашен,

Каждый стол в этом зале

Нарядно цветами украшен

Леденцы в виде львов

Возвышаются пестрою грудой,

И уставлены скатерти

Тонкой цветною посудой.

Все к усладам зовет,

Все обилием радует взоры,

Перед входом, у лестниц,

Стоят наготове танцоры,

Музыканты сошлись,

Нарядясь в разноцветные ленты,

Перед пиром веселым

Настраивают инструменты.

На столах золоченых,

Расставленных в зале рядами,

Драгоценные вазы

Полны наливными плодами,

А парчовые скатерти

Шелком расшиты цветистым

И обильные кушанья

Маслом блестят золотистым.

Сладок рис отварной,

Удивительно вкусный и сытный,

И от постных супов

Поднимается пар аппетитный,

А душистого чая

И сладостных вин ароматы

Словно дымкою прелести

Зал оживляют богатый.

Хоть радушный хозяин

Не знатного происхожденья,

Но и яствам царей

Не уступят его угощенья.

А вокруг – восторгаясь

И пир возвещая великий,

Сотрясают и небо

И землю веселые клики!

 

В тот самый момент, когда Танский монах обменивался поклонами с хозяином дома, явился слуга и доложил:

–  Гости пожаловали!

То были жившие по соседству и получившие приглашения старшие и младшие братья хозяина со своими семьями, а также сестры с мужьями. Кроме того, к Танскому монаху подошли и приветствовали его поклонами благодетели из этой же округи и друзья хозяина, славящие Будду. По окончании приветствий все расселись по своим местам. Внизу зазвучали барабаны, лютни и дудки, вверху зазвенели струны, и началось пение, услаждающее слух пирующих.

Чжу Ба  цзе был так поглощен едой, что ничего не замечал вокруг. Обратившись к Ша  сэну, он сказал ему:

–  Брат! Наедайся как следует. Мы никогда больше не найдем такого прекрасного и обильного угощения!

–  С чего ты это взял    – усмехнулся Ша  сэн.  – Знаешь пословицу     Если ты сыт, никакие драгоценные яства на ум не пойдут, а запасов не сделаешь, живот не кубышка  .

–  Не в этом дело!  – прервал его Чжу Ба  цзе.  – Какой непонятливый! Вот я сужу по себе: если наемся досыта, то целых три дня не почувствую голода, как бы ни работал.

Сунь У  кун услышал и сказал.

–  Смотри, Дурень, как бы живот у тебя не лопнул! Мы ведь сейчас отправляемся в путь!

Незаметно наступил полдень. Танский монах, сидевший на главном месте, поднял палочки для еды и начал читать благодарственную молитву. Чжу Ба  цзе засуетился и принялся доедать все остатки, опустошая одним духом целые плошки, а затем стал сваливать в свои широченные рукава мучные пампушки, блины с начинкой, жареные блины и печеные плоды, пока не набил ими оба рукава до отказа, лишь после этого он встал из  за стола. Танский наставник уже в который раз поблагодарил хозяина дома, затем всех присутствующих, после чего все вместе направились к выходу.

Посмотрели бы вы на разноцветные флаги и роскошные балдахины, на барабанщиков и музыкантов, выстроившихся за воротами!

Тут еще подоспели монахи  буддисты и монахи  даосы.

–  Что же вы так поздно    – с улыбкой спросил их хозяин.  – Танский монах очень торопится и вы даже не успеете вкусить трапезы. Придется угостить вас после проводов, когда вернемся.