Наука на продажу, или Как получить миллиард? 2

 — Но ведь американская наука живёт на «импортированных мозгах»?

— А моя лаборатория на чём живёт здесь, в Москве? Я высасываю мозги из всей России, используя те инструменты, которые есть в моём распоряжении: немножко Московский университет, немножко Физтех. В науке работает отбор, он идёт во всём мире. Прирождённые учёные рождаются везде, в том числе и в Америке: совершенно свихнутые ребята, которые, кроме, скажем, физики, ничем заниматься не могут. В Америке живёт 250 миллионов человек. В России около 150 миллионов, поэтому вероятность, что в России родится такой человек, примерно сопоставимая. А в Китае живёт полтора миллиарда, поэтому там таких должно родиться в десять раз больше. Американцы собирают их к себе просто потому, что Америка — единственное место, где эти ребята могут реализоваться, безотносительно к той системе обучения, которую они прошли. Миф о том, что российская система образования до сих пор является замечательно хорошей...

— Ту, которая есть сейчас, никто уже не защищает. С ностальгией вспоминают ту, которая была. С её спецшколами, с её интернатами для выращивания молодых талантов...

— Тоже миф. Конечно, если взять среднюю американскую школу, это будет полный отстой. Но в Америке есть и элитные школы, очень хорошие. Поэтому не надо думать, что американцы не умеют учить. Прекрасно умеют. Но не всех. И ещё один миф: что школьное обучение играет сколько-нибудь решающую роль в появлении учёного. Из личного опыта: я до восьмого класса учился в посёлке, который в переводе на русский назывался Пятница, — далеко на периферии Советского Союза, в Узбекистане. Маленький посёлок под Самаркандом, куда моих родителей распределили после мединститута: три, наверное, врача было в местной больничке и несколько сестёр, они всё делали вместе. Такая же там была и школа: три учителя на всех. Ну и чему я там мог особенному научиться? Но я поступил после школы в Московский университет, при конкурсе 25 человек на место, потому что ничего другого себе помыслить не мог. Я был совершенно дикий человек, но способный. Когда я признался, что еду в Московский университет учиться физике, учительница математики всплеснула руками и сказала: «Что ж ты мне раньше не сказал? Я бы тебе дала книжку». Книжкой был сборник конкурсных задач, я не знал о том, что такое вообще существует. Учебники нам в школе выдавали, а других книжек я просто не знал. Сел в поезд, ехал четверо суток до Москвы (самолётом дорого было) и решал задачи. Я не исключение, а в каком-то смысле типичный случай: такие ребятишки постоянно приходят и будут приходить из всей России и шире, пока ещё, слава богу, студенты бывшего Советского Союза не должны платить за обучение.

— А какие должны быть вообще источники информации, какая-то информационная инфраструктура нужна «таким ребятишкам», чтобы им было легче состояться как учёным?

— Наука переходит из рук в руки в основном через прямой контакт. Классным учёным одарённый молодой человек сможет стать, только работая рядом с классными учёными. Иначе он не наберёт высоту, какие бы книжки ему ни давали. Поэтому главный инструмент, с помощью которого американцы растят свою науку, — мощные, высочайшего уровня лаборатории. В Америке понимают, что лаборатория — это главное. Всё остальное тоже есть: тесты, отборы, олимпиады, экскурсии, но это впридачу. Возьмите, например, университет штата Пенсильвания. В нём есть медицинская школа, вторая в США по значению. Она берёт к себе на работу выдающихся учёных, самых лучших, каких только может найти. Устраивает безумные конкурсы. Но взяв человека, эта медицинская школа, как вы думаете, сколько требует от него педагогической деятельности? Сколько времени профессор, который получил лабораторию в этой медицинской школе, должен преподавать? 10 часов в год! Всего лишь. Студенты обучаются, прежде всего, за счёт того, что крутятся здесь, в лаборатории, где работают такие профессора, высококлассные и незамученные, у которых одна задача — делать науку максимально высоким образом. Профессор работает — молодец. Хорошо работает — вдвойне молодец.

— Хорошо — это как?

— Он должен давать очень высокого уровня статьи. В очень высокого уровня журналах. С этим исключительно строго. Если ты не публикуешь серьёзных работ в серьёзных изданиях, с тобой быстро расстанутся. Но преподавать, если не хочешь — не надо, можно и от этих 10 часов отказаться.

— Как же они «высасывают мозги» из собственного общества при таких запредельных ценах на образование?

— Легко. Они помешаны на рейтингах. Если студент в рейтинге первый или второй, ему самому будут платить за то, что он там учится. Если ученик в школе в своём классе первый, он попадает на олимпиады, становится первым там и так далее. Когда он доходит до какого-то уровня и на нём попадает в слой лидеров, уже стоит наготове множество обществ, большинство из них частные, не государственные, которые хотят дать ему стипендию, такую, чтобы он мог совершенно спокойно жить и учиться, ни о чём, кроме науки, не думая.

— То есть «мозги» — это изначально товар?

— Абсолютный товар! Очень ценный.

— А российских студентов в вашей лаборатории что мотивирует?

— Был период, когда наша лаборатория служила хорошим трамплином, с которого можно было впрыгнуть в какую-нибудь приличную западную. Сейчас это проходит. Но даже и в тот период всё равно были люди, которые приходили просто за наукой. Лучшие из тех, кто сюда приходит, — это просто свихнутые на науке, ненормальные люди. Поймите, что учёным не становятся из любопытства. Я в восьмом классе заявил своим родителям, врачам, которые хотели видеть меня медиком: «Я буду заниматься медициной, но для этого я должен окончить физический факультет. И с этими знаниями заниматься медициной». Что до сих пор и делаю. Это разве любопытство? Конечно, есть те, кому любопытно: определённый средний класс людей, такому интересно и одно и другое, он может стать бизнесменом, а может учёным... Но такие, как правило, не выдерживают научной жизни, поскольку она везде очень тяжёлая, и в Америке — значительно тяжелее, чем в России. Тяжесть научной жизни заключается в непрерывной нагрузке. Нельзя отключиться, нельзя пойти погулять, а потом вернуться; те, кто позволяет себе отключаться, быстро вылетают из этой гонки. В лабораториях никто не следит за тем, чтобы ты пришёл к восьми. Можешь прийти к двум часам или вообще не прийти — твоё дело. Но когда бы ты ни пришёл, ты всё равно весь, полностью, в работе. У тебя мозги заняты только ею. Как только ты высвобождаешь их для другого, начинаешь тут же отставать. И всё, проехали. Тебе дорога в фармацевтическую компанию. Где совсем другая жизнь: от и до. Пришёл к девяти, ушёл в шесть. Там появляется своё время, своя жизнь. Хочешь отдыхать, любишь кататься на горных лыжах — пожалуйста, иди работать в коммерческую компанию. Представить себе в Америке активно работающего учёного, который может на месяц уехать кататься на горных лыжах, абсолютно невозможно. Он урывками, по два раза в год, отрывается максимум на неделю. И всё равно берёт с собой свой компьютер, работу. Лучшие идеи приходят, когда ты работаешь непрерывно. Неважно, лежишь ты на диване или разговариваешь по телефону, ты всё равно 24 часа в сутки занят этим делом.

— Но это, наверное, относится к единицам, к тем, кого называют крупными учёными. Ими научные кадры не ограничиваются, есть средний уровень.

— Люди приходят в науку и работают. Один становится великим учёным, а другой нет, но страсть у них одна и та же. Это совершенно вненационально. Конечно, есть и конъюнктура тоже. Например, люди из бедных стран видят в науке возможность пробиться. И вкалывают. Не все они потом станут великими учёными, однако многие из них застрянут в лабораториях на среднем уровне. Очень часто это людей устраивает: сотрудник понимает, что достиг своего потолка, ему вполне комфортно, он делает приятное дело в приятной для себя обстановке. Работает в чужих проектах.

— Об инвестициях: не тормозит ли учёного, его идею проектное финансирование?

— Конечно, тормозит. Нельзя получить грант под суперидею. Можно — под нерисковые вещи или почти нерисковые. Но если ты умный, ты сможешь вывернуться так, чтобы были гранты, много, и чтобы была возможность делать вещи, которые вне этих грантов. Я продаю то, что я уже сделал. Я пишу грант про то, что уже сделано, а на полученные деньги веду работы, которые ни в какие гранты ещё не попадали.

— А что может сказать на это «заказчик»?

— В науке заказчика нет. Точнее, заказчик — сам исследователь. Потому что никто не знает, что исследователь хочет открыть, да и сам он не знает. Узнает потом, когда откроет. Продаётся же тот продукт, который известен. Успех продажи в значительной степени зависит от самого исследователя: в какую оболочку он завернёт свой результат, насколько удачно или неудачно подаст его на рынок.