- Брешешь! Вижу.
- Чего видишь?
- Робеешь, сопатый? Смерти боишься?
- Глупой ты, - презрительно сказал Григорий и, щурясь, осмотрел ногти.
- Скажи: убил ты человека? - чеканил, испытующе вглядываясь в лицо Григория, Чубатый.
- Убил. Ну?
- Стенить душа?
- Сте-нить? - усмехнулся Григорий.
Чубатый выдернул из ножен шашку.
- Хочешь, голову срублю?
- Потом?
- Убью и не вздохну - нет во мне жалости! - Глаза Чубатого смеялись, но Григорий по голосу, по хищному трепету ноздрей понял, что говорит он серьезно.
- Дикой ты и чудак, - сказал Григорий, внимательно осматривая лицо Чубатого.
- У тебя сердце жидкое. А баклановский удар знаешь? Гляди!
Чубатый выбрал росшую в палисаднике престарелую березку, пошел прямо на нее, сутулясь, целясь глазами. Его длинные, жилистые, непомерно широкие в кисти руки висели неподвижно.
- Гляди!
Он медленно заносил шашку и, приседая, вдруг со страшной силой кинул косой взмах. Березка, срезанная на два аршина от корня, падала, цепляя ветвями голые рамы окон, царапая стену дома.
- Видал? Учись. Бакланов-атаман был, слыхал? Шашка у него была - на стоке ртуть залитая, поднимать тяжело ее, а рубанет - коня пополам. Вот!
Григорий долго не мог усвоить сложной техники удара.