- Человека руби смело. Мягкий он, человек, как тесто, - поучал Чубатый, смеясь глазами. - Ты не думай, как и что. Ты - казак, твое дело - рубить, не спрашивая. В бою убить врага - святое дело. За каждого убитого скащивает тебе бог один грех, тоже как и за змею. Животную без потребы нельзя губить - телка, скажем, или ишо что, - а человека унистожай. Поганый он, человек... Нечисть, смердит на земле, живет вроде гриба-поганки.
На возражения Григория он поморщился и упрямо умолк.
Григорий с удивлением замечал, что Чубатого беспричинно боятся все лошади. Когда подходил он к коновязи, кони пряли ушами, сбивались в одну кучу, будто зверь шел к ним, а не человек. Под Станиславчиком сотня, наступая по лесистой и топкой местности, вынуждена была спешиться. Коноводы брали лошадей и отъезжали в лощинку, под прикрытие. Чубатому досталось коноводить, но он отказался наотрез.
- Урюпин, ты чего, сучье вымя, выколашиваешься? Почему не берешь коней? - налетел на него взводный урядник.
- Они меня боятся. Ей-богу! - уверял тот, тая постоянный смешок в глазах.
Он никогда не был коноводом. Со своим конем обращался ласково, холил его заботой, но всегда замечал Григорий: как только хозяин подходил к коню, по привычке не шевеля прижатыми к бедрам руками, - по спине коня волною шла дрожь: конь беспокоился.
- Ты скажи, угодник, чего от тебя кони полохаются? - спросил как-то Григорий.
- Кто их знает. - Чубатый пожал плечами. - Я их жалею.
- Пьяных по духу угадывают, боятся, а ты тверезый.
- Во мне сердце твердое, они чуют.
- Волчиное в тебе сердце, а может, и никакого нету, камушек заместо него заложенный.