Пантелей Прокофьевич, выслушав пристава, попросил разрешения сходить домой, пообещав сегодня же внести деньги. Со въезжей он прямо направился к свату Коршунову. На площади повстречался с безруким Алешкой Шамилем.
- Хромаешь, Прокофьич? - приветствовал его Шамиль.
- Помаленечку.
- Далеко ли бог несет?
- К свату. Дельце есть.
- О! А у них, брат, радость. Не слыхал? Сынок Мирона Григорича с фронта пришел. Митька ихний пришел, гутарют.
- В самом деле?
- Слыхал такую брехню, - мигая щекой и глазом, доставая кисет и подходя к Пантелею Прокофьевичу, говорил Шамиль. - Давай закурим, дядя! Бумажка моя, табачок твой.
Закуривая, Пантелей Прокофьевич колебался - идти или нет; в конце концов решил пойти и, попрощавшись с безруким, захромал дальше.
- Митька-то тоже с крестом! Норовит твоих сынов догнать. У нас теперь по хутору кавалеров этих - как воробьев в хворосте! - горланил вслед ему Шамиль.
Пантелей Прокофьевич не спеша вышел в конец хутора; поглядывая на окна коршуновского куреня, подошел к калитке. Встретил его там сват. Веснушчатое лицо старика Коршунова словно вымыла радость, казался он и чище и не таким уж конопатым.
- Прослыхал про нашу радость? - ручкаясь со сватом, спрашивал Мирон Григорьевич.
- Дорогой от Алешки Шамиля узнал. Я к тебе, сваток, по другому делу...
- Погоди, какие дела! Пойдем в куреня - служивого встренешь. Мы, признаться, на радостях трошки подпили... У моей бабы блюлась бутылка царской про свят случай.
- Ты мне не рассказывай, - шевеля ноздрями горбатого носа, улыбнулся Пантелей Прокофьевич, - я ишо издаля почуял!
Мирон Григорьевич распахнул дверь, пропуская свата вперед. Тот шагнул через порог и сразу уперся взглядом в Митьку, сидевшего за столом в переднем углу.
- Вот он, наш служивый! - плача, воскликнул дед Гришака и припал к плечу вставшего Митьки.
- Ну с прибытием, казачок!
Пантелей Прокофьевич, подержав длинную ладонь Митьки, отступил шаг назад, дивясь и оглядывая его.
- Чего смотрите, сват? - улыбаясь, хрипловато пробасил Митька.
- Гляжу - и диву даюсь: провожали вас на службу с Гришкой - ребятами были, а теперь ишь... казак, прямо хучь в Атаманский!
Лукинична, заплаканными глазами глядя на Митьку, наливала в рюмку водку и, не видя, лила через край.