静静的顿河俄语版第四部第八节（12.1）

 XII

К заре слегка приморозило. Лужи затянуло сизым ледком. Снег стал жесткий, звучно хрустящий. На зернистой снежной целине копыта лошадей оставляли неясные, осыпающиеся, круглые отпечатки, а там, где вчерашняя оттепель съела снег, голая земля с приникшей к ней мертвой прошлогодней травой лишь слегка вминалась под копытами и, продавливаясь, глухо гудела.

Фоминский отряд строился за хутором в походную колонну. Далеко на шляху маячили шестеро конников высланного вперед головного разъезда.

- Вот оно, мое войско! - подъехав к Григорию, улыбаясь, сказал Фомин. Черту рога можно сломать с такими ребятами!

Григорий окинул взглядом колонну, с грустью подумал: "Нарвался бы ты со своим войском на мой буденновский эскадрон, мы бы тебя за полчаса по косточкам растрепали!"

Фомин указал плетью, спросил:

- Как они на вид?

- Пленных рубят неплохо и раздевают битых тоже неплохо, а вот как они в бою - не знаю, - сухо ответил Григорий.

Повернувшись в седле спиной к ветру, Фомин закурил, сказал:

- Поглядишь их и в бою. У меня народ все больше служивый, эти не подведут.

Шесть пароконных подвод с патронами и продовольствием поместились в середине колонны. Фомин поскакал вперед, подал команду трогаться. На бугре он снова подъехал к Григорию, спросил:

- Ну, как мой конь? По душе?

- Добрый конь.

Они долго молча ехали рядом, стремя к стремени, потом Григорий спросил:

- В Татарском не думаешь побывать?

- По своим наскучал?

- Хотелось бы проведать.

- Может, и заглянем. Зараз думаю на Чир свернуть, потолкать казачков, расшевелить их трошки.

Но казаки не очень-то охотно "шевелились"... В этом Григорий убедился в течение ближайших же дней. Занимая хутор или станицу, Фомин приказывал созвать собрание граждан. Выступал больше сам он, иногда его заменял Капарин. Они призывали казаков к оружию, говорили о "тяготах, которые возложила на хлеборобов Советская власть", об "окончательной разрухе, которая неизбежно придет, если Советскую власть не свергнуть". Фомин говорил не так грамотно и складно, как Капарин, но более пространно и на понятном казакам языке. Кончал он речь обычно одними и теми же заученными фразами: "Мы с нонешнего дня освобождаем вас от продразверстки. Хлеб больше не возите на приемные пункты. Пора перестать кормить коммунистов-дармоедов. Они жир нагуливали на вашем хлебе, но эта чужбина кончилась. Вы - свободные люди! Вооружайтесь и поддерживайте нашу власть! Ура, казаки!"

Казаки смотрели в землю и угрюмо молчали, зато бабы давали волю языкам. Из тесных рядов их сыпались ядовитые вопросы и выкрики.

- Твоя власть хорошая, а мыла ты нам привез?

- Где ты ее возишь, свою власть, в тороках?

- А вы сами чьим хлебом кормитесь?

- Небось, зараз поедете по дворам побираться?

- У них шашки. Они без спросу курам начнут головы рубить!

- Как это - хлеб не возить? Нынче вы тут, а завтра вас и с собаками не сыщешь, а нам отвечать?

- Не дадим вам наших мужьев! Воюйте сами!

И многое другое в великом ожесточении выкрикивали бабы, изуверившиеся за годы войны во всем, боявшиеся новой войны и с упорством отчаяния цеплявшиеся за своих мужей.

Фомин равнодушно выслушивал их бестолковые крики. Он знал им цену. Выждав тишину, он обращался к казакам, И тогда коротко и рассудительно те отвечали:

- Не притесняйте нас, товарищ Фомин, навоевались мы вдосталь.

- Пробовались, восставали в девятнадцатом году!

- Не с чем восставать и не к чему! Пока нужды нету.

- Пора подходит - сеять надо, а не воевать.

Однажды из задних рядов кто-то крикнул:

- Сладко гутаришь зараз! А где был в девятнадцатом году, когда мы восставали? Поздно ты, Фомин, всхомянулся!

Григорий видел, как Фомин изменился в лице, но все же сдержался и ничего не сказал в ответ.